— «…тем самым едва не лишив жизни благородного рыцаря Гюстева фон Бирка. Так как не установлено личное участие в этом преступном деле человека по имени Доминик, но учтено, что он является супериором преступной шайки и несет полную ответственность за нравственность и порядок среди своих братьев и сестер, суд города Витинбурга приговаривает его к выставлению на сутки у позорного столба, с предварительным нанесением на его тело двадцати ударов кнута».
— Старик, ты еще очень мягко наказан, — сказал судья Перкель, обращаясь к коленопреклоненному супериору. Вознеси молитвы Господу за то, что он сохранил жизнь благородному рыцарю. И больше никогда не появляйся в наших краях. А вот и ты, палач. Знай свое дело. И сегодня же вечером его привяжешь. В полдень дай ему хорошенько, а перед закатом солнца выброси его за городские ворота. Императору незачем смотреть на эту грешную душу. Все. Я спешу. Писец, все остальное уладишь сам.
Судья Перкель трусцой поспешил к выходу из тесной судебной комнаты. Писец поклонился ему и стал торопливо собирать свои бумаги, пергаменты, перья и множество чернильниц.
— Палач, тебе известно, как надобно поступать. Знай свое дело.
Последние слова писец произнес уже в дверях.
Гудо снял со стены моток веревки и подошел к супериору.
— Пойдем. Я должен исполнить свое дело.
Старик тяжело поднялся и посмотрел на палача.
— Каждый из нас исполняет свое дело, но при этом мы помним, что так угодно Господу.
— У нас еще есть время до вечера. Ты голоден?
Супериор равнодушно махнул рукой.
— Ладно, пойдем.
Палач отвел Доминика в тесный каменный мешок, служивший местом пребывания преступников, и запер за ним дверь. Очень скоро он вернулся и положил перед сидящим на охапке соломы стариком кувшин молока и свежий хлеб.
— Набирайся сил. Хотя сутки без воды и пищи не так уж и страшны, зато мой кнут может причинить тебя большие страдания. Чтобы их вынести, нужны силы.
— Гудо, во мне столько силы и человеческой, и данной Богом, что я выдержу и сотню ударов. Лишь бы это помогло тому, ради чего я в этом городе.
Палач внимательно посмотрел на супериора.
— Я уже слышал, как ты произнес имя Гальчини. Ты сделал это с умыслом. Значит, тебя привела сюда его тень?
— Мне так хотелось с тобой поговорить. Но ты меня упорно избегал. А мне нужно многое тебе сказать. От этого зависит жизнь достойных людей.
— Все, что связано с Гальчини, чаще приносит мне боль и душевные страдания, — склонив голову, признался Гудо.
— Но иногда ты вспоминаешь о нем с благодарностью.
— Я бы не назвал эти воспоминания благодарностью.