Пелагея смотрит на нас, притихших и присмиревших, перекладывает клюку на колени и тянет негнущиеся узловатые пальцы к алеющим угольям, среди которых черными окатышами виднеется картошка. Говорит тише и мягче, словно детей вразумляет, а не взрослых девиц за непотребные мечтания отчитывает:
— Видела я этих вампиров. Без личины видела, когда один из них сестру мою из кровати за окно тащил.
Старуха складывает «козу» из пальцев, плюет меж «рогов» на землю и подносит ее к правому глазу.
— Вот так и глянула. Карлики они, уродливые да красноглазые. А вы — «красавцы, красавцы»…
Я не верю своим глазам, когда бывшая лирха, даже не поморщившись, голой рукой разгребает пышущие жаром угли, выхватывая из огня крупную, хорошо пропеченную картофелину…
— Так вы согласны поделиться?
Искра ущипнул меня за бок, я ойкнула, глубоко вздохнула, как пловец, вынырнувший из темных водных глубин на поверхность, потерла висок, силясь отогнать яркие, насыщенные звуками и запахами воспоминания ромалийки Рады. Подняла осоловелый, невидящий взгляд на застывшего в ожидании вампира, а потом повторила жест, подсмотренный в чужих воспоминаниях. Плюнула на порог через сложенные из пальцев «козьи рога» и поднесла руку к лицу. Словно через мутную полупрозрачную пленку, натянутую меж указательным пальцем и мизинцем, глянула. Невысокий статный мужчина, вежливо ожидающий моего ответа, оказался низкорослым, едва ли мне по пояс, уродливым карликом, внешне напоминающим вымахавшую до неприлично огромных размеров летучую мышь. Небольшие глаза утопали в глубоких глазницах так, что видны были лишь алые точки зрачков, широкий рот с выступающей нижней челюстью показался кривой раной поперек округлого лица, подвижные уши-раструбы с заостренными кончиками едва заметно шевелились, как будто вампир старался уловить малейшие звуки окружающего мира. Тонкие пальцы с аккуратными белыми коготками были унизаны золотыми кольцами, на худой, почти цыплячьей шее массивный кулон с рубином, а строгий камзол со стоячим воротником оказался бесформенной парчовой хламидой, густо расшитой шелком.
Казалось, будто бы вампир старался нарочитой роскошью одеяния сгладить собственное уродство. К чему, спрашивается, если все равно чаще личиной пользуется, мороком, чарованием, а подлинную внешность скрывает? Перед «невестой» прихорашивается? Так ей уже давным-давно все равно, какое лицо у ее хозяина, она и красавчику, и уродцу будет повиноваться с одинаковой быстротой и покорностью.
— Налюбовалась? — Карлик оскалил мелкие острые зубы, По-птичьи склоняя плешивую голову набок. — Некрасиво заглядывать под чужую личину, не юбка ведь.