Известия о приходе восставших в Бобров подтвердил воевода города Доброго Федор Ляпунов в отписке Волконскому: в конце марта человек 200 восставших вошли в бобровский острог (крепость), били и грабили воеводу, попа, подьячих, бурмистра. Многие тамошние жители по наговору «воровских казаков» пошли с ними. Повстанцы взяли государеву казну, лошадей, выпустили колодников из тюрьмы.
В начале апреля Волконский приехал в Тамбов. Здесь явился к нему Григорий Курепонов — станичник из села Кузьминой Гати Тамбовского уезда. Поведал князю немало нового и важного о булавинцах:
— Был я 1 апреля на Хопре в Пристанском городке для покупки соли. И того городка казак Тимофей Верещагин с товарищи сказывали мне, что их городка коренные все казаки пошли с Кондрашкою Буловиным с товарищи в Черкаской убить атамана Лукьяна Максимова для того, что он, Лукьян, взял с бояр 7000 рублей за то, что им с реки Хопра и с иных их речек выдовать казаков за 15 лет (тех, кто бежал на Дон за 15 лет до начала восстания, т. е.. примерно до азовских походов, что соответствует действительности. — В. Б.).
— Что еще говорили тебе казаки?
— Сказали, что посланные от него, Булавина, воровские казаки отгонных лошадей ис Танбова и пограбленные котлы, приехав, под Пристанским городком на степи розделили.
Далее Курепонов рассказал о походах повстанцев на Битюг, Борисоглебск. По дороге на Хопер, на речке Исапе, встретились ему два казака, сказались — из Михайловского городка, ездили в деревню Коростелеву «для отъему лошадей, чтоб им к Кондрашке Буловину было на чем ехать». Еще более интересной оказалась встреча с другим казаком, которого какой-то подводчик вез до той же деревни Коростылевой:
— Те двое казаков из Михайловского городка, — продолжал говорить Курепонов Волконскому, — сказали о том казаке, что он послан от Кондрашки Булавина с письмами в Суздаль к царевне Софье Алексеевне для того, что от нее к ним, Кондрашке и к воровским казакам, письма были ж. И велели он, Кондрашка, с воровскими казаками тому казаку до Суздаля с письмами пройтить с иконою, чтоб ему и письмам траты какой не учинилось. А о каком деле те письма, про то я не ведаю.
Память о царевне Софье Алексеевне, как видно, жила в народе еще со времен восстаний в Москве 1682 года и под Москвой 1698 года, когда их участники смотрели на нее как на «добрую» правительницу. И теперь, в пору нового взрыва недовольства против «плохих» правителей — бояр, снова вспомнили о ней. Правда, Софья умерла года за четыре до описываемых событий. Но булавинцы то ли не знали об этом, то ли скорее их это особенно и не интересовало; главное здесь — посылка писем к «заступнице» простых, обиженных людей, которая сама пострадала от «плохих бояр», оказалась в заточении (имя Петра, естественно, в этой связи дипломатично не упоминалось); разговоры о такой посылке велись среди народа, а это — тоже немаловажно: для мобилизации сил, привлечения симпатии к делу повстанцев, монархистов по убеждению, глубокому и неистребимому.