— Можно, я усажу ее в двуколку?
Подхватив роженицу сильными руками, Телма помогла ему усадить ее в двуколку. Рядом с Телмой сидел мужчина, держал вожжи и зевал. Луна светила ярко, и Телма напряженно вглядывалась в лицо Клейтона.
— Это твоя жена?
— Нет, Тел. Мы только что нашли ее. Разве брат тебе не сказал?
— Он поднял меня с постели, я спросонок ничего не поняла.
— Мы нашли ее в лесу — там, наверху, — он показал головой.
— Я видела ваши костры. У вас ведь было два костра?
— Да.
Клейтон был уже в седле и развернул лошадь. В миле от них ярко и тепло светили окна в доме Телмы.
— Мы с Лестером поедем вперед, а вы — за нами, ладно, Тел?
Она что-то сказала своему работнику, и он щелкнул бичом. Лошади тронулись, двуколка, накренившись, круто развернулась на заснеженной полянке, и лошади легким галопом понесли ее к ранчо, оставив братьев позади.
— Ты помнишь Телму? — тихо спросил Клейтон.
— Я никогда ее не знал, — ответил Лестер. — Что она за человек? Хорошая женщина?
— На нее можно положиться.
Здесь, на равнине, братья погнали лошадей, наклонившись вперед и сжимая шенкелями их твердые бока. Куртка Клейтона осталась у роженицы, и теперь грудь его оказалась в холодных объятиях ветра. Братья легким галопом скакали за двуколкой, не отставая, а когда она неожиданно притормозила, вырвались вперед.
Они привязали лошадей к столбу. Клейтон бросился к воротам, распахнул их, и тут храпящие кони подкатили отставшую двуколку.
Клейтон поднял руки, чтобы принять у Телмы роженицу, но она подала ему что-то, завернутое в шерстяное одеяло, и предупредила:
— Осторожно!
— Что это еще…
Но тут же понял сам — еще прежде, чем она успела прошептать:
— Ребенок!
— Родился! — проговорил он, поворачиваясь к брату. — Родился, пока они ехали! Как тебе нравится? Родился!
— Замолчи и стой спокойно, — сказала Телма. Теперь свет из окон падал ей на лицо, и Клейтон увидел, как она постарела: лицо оплыло книзу, из ноздрей торчали пучки черных волос. Глаза сверкали, но, казалось, стали меньше.
Тут только он заметил, что от свертка, который он держит в руках, тянется нить — пуповина — к закутанной фигуре роженицы, лежащей на сиденье двуколки.
— Она в порядке, — сказала Телма. Тут же, не заходя в дом, она наклонилась, при ярком свете луны подхватила пуповину — и откусила. Телма сразу перевязала ее шерстяной ниткой из своего шарфа. Клейтон по-прежнему держал в руках младенца и чувствовал, что он уже отделен от матери, но не ощущал в нем никаких признаков жизни.
— Мертвый?
— Иди в дом, — мягко приказала Телма.
Лестер открыл щеколду и распахнул дверь. Клейтон вошел внутрь и оказался в просторной комнате с дощатыми стенами, очень похожей на большую комнату в хижине Лестера, если не считать, что здесь все было как-то мягче, во всем была заметнее женская рука — желтые крахмальные занавески, которые тут же подхватил ночной ветер, ворвавшийся в комнату вслед за ними, соломенные циновки индейской работы, гравюра над камином; в очаге на ложе седого пепла тлеющие угли еще хранили тепло угасающего огня. Значит, кроме нее и работника здесь никого нет, заключил Клейтон, был бы еще человек — догадался бы подбросить дров в камин.