— Не спится? — поинтересовалась Эмили едко. Лучший способ защиты, как известно, нападение.
— Есть немного. Переживаю, что мы поссорились.
А вот как защититься от искренности?
— Мы не ссорились, с чего ты взял? — вполне натурально удивилась Эмили. — Так, не сошлись во мнениях…
— Обычно когда люди не сходятся во мнениях по вопросу, важному хотя бы для одного из них, это называется ссорой.
— Ты полез не в свое дело.
— Да. Но ты меня туда почти что пригласила.
— Тоже верно.
— Видишь, какие мы молодцы? Мало кто умеет признавать свою неправоту…
— На этом признание моей неправоты заканчивается.
— А я большего от тебя не требую. Мир?
Он протянул ей руку.
Эмили сделала вид, что мучительно раздумывает, совершить торжественное рукопожатие или нет.
Том улыбнулся той самой улыбкой, перед которой не могла устоять ни одна женщина, вне зависимости от возраста, семейного положения и минутного настроения. Эмили уже видела ее, но редко. И обычно она адресовалась кому-то другому. Теперь — ей, ей одной.
И она, будучи женщиной до мозга костей, сдалась.
— Мир.
— Ура! Тогда предлагаю устроить в честь примирения праздничный завтрак.
— Сейчас без пятнадцати пять утра!
— Боишься опоздать на работу? У меня, например, завтра, то есть сегодня, собеседование. Но я мужественно держу себя в руках…
«Праздничный завтрак» был, и был рабочий день, который прошел на грани сна и яви и будто бы немного в лихорадке. И еще один вечер, когда Том встречал ее с работы, и они вместе жарили блины. Но в их отношениях с этого момента появилась напряженность, которую Эмили тщательно скрывала под отношением «строгой старшей сестры», а Том — под шутовской, мальчишеской веселостью.
Маски хороши, когда их надеваешь ненадолго среди чужих людей. Но в своей крепости, рядом с другом… что может быть глупее, чем опущенное забрало?
Том чувствовал себя в высшей степени странно. Еще бы: человеку от природы не свойственны некоторые ощущения. Например, еще два месяца назад Том сломал бы голову, но не ответил, что чувствует кусочек меха, по которому водят эбонитовой палочкой (кажется, что-то подобное он видел на уроке естествознания в школе…). А теперь-другое дело. Он с радостью кому-нибудь рассказал бы об этом ощущении — чтобы излить душу. Он мог бы даже написать об этом поэму, если бы умел хоть сколько-нибудь прилично рифмовать строчки…
А чувство это достойно того, чтобы его поэтизировали: как между волосками-нервами зарождается искра, и рядом еще одна, и еще, и эти искры скапливаются на кончиках нервов-волосков, напряжение растет, усиливается, сливается в озеро или паутинку на поверхности кожи, почти причиняя боль, рвется наружу, ищет повода, чтобы ударить, притягивает к себе мелочи — взгляды, слова, случайные прикосновения… Только бы это не закончилось. Только бы продлилось еще немного!