Эльдред мог бы рассмеяться над моей самоуверенностью, указать на мой единственный боевой браслет и спросить, как человек, у которого только-только начинает расти борода, собирается вести в бой уэссексцев, воинов, не раз сражавшихся за своего короля и повелителя. Он мог бы поинтересоваться, не пьян ли я, крикнуть слугам, чтобы они хорошенько всыпали мне за тщеславие и за то, что я разбередил ложные надежды. Но Эльдред не сделал ничего такого. Он посмотрел на меня так, как человек глядит на дикое животное, не сознающее того, что оно смертно. Для него я был загадочным безбожным созданием, не ведающим страха ни в этой жизни, ни в следующей. Наверное, я задел его любопытство.
— Зачем тебе это нужно? — спросил Эльдред, уставившись на вороново крыло, чернеющее у меня в волосах. — Ты же сказал, что не принесешь мне клятву верности.
— Мой ярл там, — сказал я, выковыривая из колец бриньи комок засохшей крови и разминая его пальцами. — Мне надо его найти, — улыбнулся я. — Мой долг — разыскать Сигурда до того, как его заметит ваш бог.
Я дал Эльдреду именно такой ответ, но была еще одна причина, по которой мне хотелось омочить меч в валлийской крови. Я хотел вернуть Веохстана в Уэссекс, сделать это ради Кинетрит.
* * *
Вечером Эльдред устроил для своих людей большой праздник по случаю возвращения дочери. Он сказал, что ей удалось ускользнуть с ложа мерсийского любителя овец до того, как тот испачкал кровью постельное белье. Олдермен ни словом не обмолвился о священной книге, но это меня нисколько не удивило. О таком сокровище не кричат во всеуслышание, если только нет желания привлечь к себе внимание завистников.
Пол был застелен свежим тростником, в очаге весело трещали поленья, зал олдермена битком забил народ. Воины, ремесленники, торговцы и купцы поздравляли семейство Эльдреда, заводили себе новых друзей, жадно поглощали гусятину и говядину, свинину и форель, вино и отличный сладкий мед. Олдермену даже удалось изобразить скорбь, когда он прочитал вслух отрывок из простой книги в кожаном переплете в память об отце Эгфрите, «жестоко убиенном язычниками». Затем священники читали молитвы, после чего молодой племянник олдермена сыграл на тростниковой флейте. Клянусь яйцами Тора, мальчишка делал это скверно. Звуки напомнили мне плач новорожденного. Даже Эльдред не скрывал своего облегчения, когда пристыженная мать вывела мальчишку из зала.
Я сидел не рядом с Кинетрит. Мне отвели место среди тех, кого я должен был повести в поход завтра утром. Их оказалось не сорок, как просил я, а только тридцать. Эльдред побоялся оголить свои владения, отдав мне столько воинов, и быстро напомнил, что именно такую ошибку и совершил король Кенвульф, благодаря чему волчьей стае удалось похитить Евангелия, переписанные святым Иеронимом, и спалить крепость. Причем далеко не все из этих тридцати были опытными воинами. Я выяснил, что под моим началом будет двадцать ополченцев, крестьян и ремесленников, которые шестьдесят дней в году отбывали воинскую повинность. В тот вечер не было недостатка в меде, который должен был сделать этих людей храбрыми. Увы, это мужество было ложным. Утром оно покинет их вместе с мочой. Остальные десятеро оказались настоящими воинами. Поседевшие ветераны многих сражений гордились шрамами так же, как и боевыми браслетами, и я был рад им. Они напомнили мне Маугера. Каждый из них горел нетерпением сразиться с валлийцами, чтобы заслужить новые серебряные браслеты. У меня мелькнула мысль о том, что с этими самыми воинами нам несколько недель назад пришлось сражаться в этом самом зале.