— Но ведь ты мог найти какой‑нибудь предлог, чтобы отказаться, — сказал Колесник.
— У меня было две–три секунды на размышления, товарищ комиссар, — возразил Валерий. — Я думал не о себе — о товарищах. Если бы немцы узнали, что Горшков был убит, расстреляли или повесили бы не только меня одного. А кроме того, у пленного всегда таится надежда на счастливый побег… Думал бежать и я, а потом решил: зачем напрасно рисковать, когда есть другой выход — попаду к своим, сразу же откроюсь, расскажу все, что и как.
— Почему же не рассказал?
Москалев растер ладонью лицо, горько усмехнулся.
— Побоялся, откровенно говоря, духу не хватило. Дай, думаю, сперва покажу себя. И еще расчет был, что долго жить не придется, убьют в каком‑нибудь бою. Меня в отряд под именем Ивана Кулика послали, легендой обеспечили. Ганс большой мастер насчет легенд, все предусматривает. Я легенду переиначил, свой домашний адрес указал и назвался так, как есть, — Валерий Москалев. Убьют, думаю, значит, моим родным сообщат когда‑нибудь, что их Валерка погиб нормально, как и подобает советскому человеку. Ну, а что получилось? Не берет меня пуля, будто я заколдованный.
Боец широко развел руками, как бы изумляясь своей везучести.
— Значит, ты утверждаешь, что никакой шпионской работой не занимался и никаких сведений не передавал? —спросил Серовол.
— Да. Ничего не делал, ничего не передавал.
— Но ведь тот Ганс, о котором ты говорил, мог тебя найти, наказать. У него рука длинная…
— Может, и искал… Он искал Ивана Кулика, а не Москалева.
— Кто такой Филинчук? Где ты с ним познакомился?
— Вы о том полицае, что мимо прошел, когда мы с Ольгой на холме в лесу лежали? Не поверите мне… Не знаю я этого человека.
— Как объяснить его поведение? Видел он вас?
— Видел, как же. Видел, все понял. Думаю, по беде он в полицаи попал может, ищет дорогу к партизанам, да как ему, полицаю, эту дорожку найти? Трудно. А сколько таких! Запутались. И рад бы в рай, да грехи уже не пускают…
Боец замолчал, задумался. Глаза его потухли.
— Почему ты решил признаться именно сейчас, сегодня? — спросил комиссар.
— Так пришлось… — Москалев смутился, начал кусать губы. — Подступило к горлу. А тут еще Оля…
— Какая Оля?
— Радистка. Подошла, расхваливать меня начала — герой, спаситель, подвиг совершил и все прочее… Я не выдержал — будь что будет — и к капитану.
Валерий снова, на этот раз беспомощно, развел руками ― мол, судите меня сами, как хотите.
Колесник посмотрел на начальника разведки, но тот молчал, видимо, о чем‑то сосредоточенно думая.
— Если все, что ты нам рассказал, правда, — обратился к бойцу комиссар, — то ты виноват только в одном — нужно было признаться во всем сразу, как только появился в отряде.