Отец Чероки поднял глаза. Костяшки его пальцев, опирающихся на край стола, побелели, лицо напряглось. Казалось, он не слушал.
— Простите, что вы сказали, господин настоятель?
— Что-что. А то, что то же самое может произойти здесь, — сказал аббат и продолжал шлепать туда-сюда по комнате. — В прошлом году — брат Нойон со своей веревкой палача. Ха! А за год до того — чудодейственное выздоровление брата Смирнова от подагры. Как? Возможно, после прикосновения к реликвиям нашего Блаженного Лейбовица, как утверждали молодые олухи. А сейчас этот Френсис. Он встречает паломника, одетого — во что бы вы думали? — в юбку из той самой мешковины, которую нацепили на голову Блаженному Лейбовицу, прежде чем повесить. А что у старика было вместо пояса? Веревка. Какая веревка? Ну конечно, та самая…
Настоятель замолк на полуслове, поглядев на Чероки.
— По вашему недоуменному взгляду я понимаю, что об этом вы еще не слышали. Нет? Ах да, вы не можете говорить. Нет-нет, Френсис этого не говорил. Вот что он сказал, — аббат Аркос постарался своим обычно грубым голосом изобразить фальцет. — Вот что он сказал: «Я встретил щуплого старика, и я думал, что это паломник, направляющийся в монастырь, потому что он шел той дорогой. И он был одет в старую мешковину, перевязанную обрывком веревки. И он сделал отметину на камне, отметина выглядит вот так».
Аркос достал из кармана своей меховой рясы клочок пергамента и поднес его к лицу. И хотя у настоятеля не очень получалось, он продолжал передразнивать брата Френсиса:
— «Ума не приложу, что это значит. А вы знаете?»
Чероки пристально посмотрел на непонятные буквы и отрицательно покачал головой.
— Я не спрашиваю вас, — рявкнул настоятель уже своим обычным голосом. Это спросил Френсис. Тогда я не знал.
— А теперь?
— А теперь знаю. Мне сказали. Это буква ламедх, а это — садхе. Древнееврейский.
— Садхе ламедх?
— Нет. Справа налево. Ламедх садхе. Произносятся, как звуки «л» и «ц». Если бы была огласовка, то можно прочитать, как «луц», «лоц», «лец», «ляц», «лиц» — что-то вроде этого. Если бы между двумя буквами были другие, то все могло бы звучать, как л-л-л… ну, догадайтесь!
— Лейбо… Не может быть!
— Может! Брат Френсис не додумался до этого. Постарался кто-то другой. Брат Френсис не придал значения ни мешковине, ни веревке висельника; сообразил кто-то из его дружков. Итак, что происходит? К ночи весь монастырь будет гудеть о том, что Френсис встретил самого Блаженного и тот сопроводил нашего дурачка туда, где валялась вся эта дребедень, и сказал: «Вот твое призвание».