Она умолкла, пытаясь взять себя в руки.
— Онемело, — повторила она после паузы. — Боль, шок, потом онемение, беспомощность. Когда я очнулась в багажнике, меня затошнило. Было темно, я чувствовала, что машина движется. Слышала шуршание шин по дорожному покрытию. Я не могла кричать, не могла брыкаться, да и шевелиться почти не могла.
Фиона снова умолкла, вздохнула, медленно отпила вина.
— Я расплакалась, потому что понимала, что он убьет меня, а я не смогу его остановить. Убьет за то, что я хотела пробежаться утром одна. Я подумала о своей семье, о Греге, о друзьях, о своей жизни. Потом перестала лить слезы и разозлилась. Я не сделала ничего плохого. Меня не за что было убивать.
Фиона отпила еще вина, прислушалась к шепоту ветра в соснах.
— И еще я хотела в туалет. Было бы унизительно и глупо описаться. Мысль о том, что я обмочусь до того, как он убьет меня, вывела меня из ступора. Я стала дергаться, изворачиваться и почувствовала что-то твердое в кармане спортивных штанов, во внутреннем заднем кармане. Грег подарил мне швейцарский армейский нож. — Фиона сунула руку в карман джинсов и вытащила маленький перочинный ножик. — Крохотный ножичек с прелестными ножничками, с маленькой пилочкой для ногтей. Девчачий ножик. — Она сжала его в кулаке. — Этот нож спас мне жизнь. Перри отобрал мои ключи, деньги на кофе, которые были в кармане куртки, застегнутом на «молнию». Ему и в голову не пришло, что в спортивных штанах может быть карман. Мои руки были связаны за спиной. И я могла дотянуться до ножа. Пожалуй, самый страшный момент был тогда, когда я умудрилась достать нож и впервые подумала, что, может быть, еще сумею сбежать.
— Можно посмотреть? — Фиона протянула ножик. Саймон открыл его, изучил в ярком солнечном свете. «Какой маленький! Всего в половину моего большого пальца», — подумал он. — Вы разрезали им нейлоновую веревку?
— Я резала, пилила, дергала. Казалось, что прошла целая вечность, пока я его открывала. Во всяком случае, я так думала. И целая жизнь, чтобы перепилить веревку. Мне пришлось перепилить и ту, что связывала мне лодыжки, потому что я не смогла развязать узел. Сначала я до безумия боялась, что он остановит машину прежде, чем я освобожусь, потом я боялась, что он никогда не остановит свою долбаную машину. Но он остановил. Остановил и вылез из салона, насвистывая какую-то мелодию. Я никогда не забуду его свист.
Саймон представил ее — связанную, испуганную девушку, возможно, с кровоточащими ранами от врезавшейся в тело веревки. И вооруженную ножом, едва ли более смертоносным, чем чертежная кнопка.