Мы жили на последнем этаже старого четырехэтажного дома, два окна во двор и мое окно, смотрящее в стену палаты мер и весов, построенную позже. В торцевых квартирах моего дома только на последнем этаже были окна, упертые в лакированную гречку. Провал между домами заложили кирпичом и зацементировали, так под моим окном четвертого этажа оказался длиннющий балкон, засыпанный гравием. Он походил на каньон. Перелезь через подоконник и смотри на двор с юга или свесься с северных перил и гляди на автомобильные реки широкой улицы. Лазить через подоконник мне запрещали, потому я лишь глядела на стену, пока в соседней квартире не поселился Мишка. Они переехали зимой. Я увидела Мишку в зимних сумерках. В круге света настольной лампы я ждала маму, мастеря тряпичную куклу. Распатронила дедушкину толстовку и набила синтепоном. Получился долговязый, нескладный типчик с кожицей из небеленого льна. У него уже были туловище, голова и длиннющие руки-ноги. Теперь осталось вдунуть в куклу жизнь – дать характер, другими словами. Я покачала кукольными руками-ногами.
– Ты кто? – спросила я и согнула его ногу. Нога вернулась назад пинком.
– Пинаешься? – возмутилась я.
Типчик развел синтепоновыми руками.
– Арлекин?
Долговязый типчик чуть склонил голову в насмешливом поклоне.
– Попался! – торжествующе сказала я.
Он промолчал. Говорить ему было нечем, у него не было ни глаз, ни рта. А это важно. Арлекины разные есть. Я бы этого не узнала, если бы не мама. Она придумала создать северный квартет театра дзанни[1]. Повторить точь-в-точь. Я согласилась сразу же. У масок комедии дель арте были все признаки идеальной вещи, типичное съело личное. Я решила вернуть Арлекину индивидуальность. Мама говорит, что дзанни – это актерская маска, она почти не меняется столетиями. Но актеры всегда разные, хотя играют одну и ту же роль всю свою жизнь.
– Даже один и тот же актер может выйти на подмостки в особом настроении, не похожем на вчерашнее или позавчерашнее, – сказала она. – За ним его семья, привычки, словечки, любимые мозоли и нелюбимые скелеты из старого шкафа.
Короче, у каждого свой неповторимый бэкграунд. Мой Арлекин должен получить прошлое и характер, а значит, лицо, и тогда он наполнит идеальный образ самим собой. Если запараллелить с настоящим, то Арлекин – это гастарбайтер из Бергамо в большом городе Венеция. Приехал и остался, чтобы смешить столицу своими нелепыми ухватками и акцентом. Потом пообтерся, пообтесался и теперь смеется над другими, новыми дзанни, такими же точно, каким он был прежде.
Какие северные итальянцы? Черные? Синтепоновый типчик бессильно уронил руки. Я подумала и решила, что северный итальянец из деревеньки под Бергамо вполне может быть высоким голубоглазым блондином.