Краем глаза Рамиро заметил, что Леокадия танцует с Лоренсо, и внезапно развеселился — вино, похоже, взыграло. Он легкомысленно закружил мачеху, и Дорита засмеялась.
— Рамиро!
— Вы ведь любите танцевать, королева!
— Я люблю!
Она смеялась, как девчонка, сверкали зубы, белые, словно высушенные солнцем морские ракушки, и лились волосы.
Музыка смолкла, музыканты удалились на короткий перерыв, Рамиро отвел королеву к отцу и повернулся, разыскивая взглядом Лоренсо. Тот уже не любезничал с Леокадией, а стоял у дверей в зал, внимательно слушая какого-то гвардейца. Рамиро внезапно накрыла тревога, он не мог понять — почему? — и лишь пару секунд спустя сообразил.
Рокот. Такой рокот, словно море пришло под стены замка. Но это невозможно, дворец стоит на горе, морю никогда не подняться сюда.
И, словно в ответ на его сомнения, откуда-то грянул дружный хор:
— Свобода! Равенство! Братство!
— Свобода состоит в возможности делать все, что не наносит вреда другому, — бормотал Рамиро, быстрым шагом идя к окну. Он знал эти слова наизусть. Он ненавидел их. — Все граждане равны перед законом и поэтому имеют равный доступ ко всем постам, публичным должностям и занятиям сообразно своим способностям и без каких-либо иных различий, кроме тех, что обусловлены их добродетелями. Не делай другим того, что не хотел бы получить сам; совершай по отношению к другим такие благие поступки, какие хотел бы по отношению к себе. Ненавистные три кита. Ах, черт.
Площадь перед дворцом была запружена народом — судя по всему, стражников просто оттеснили от ворот. Людская масса колыхалась. Двойная цепь гвардейцев стояла, намертво впаявшись, перед крыльцом, не давая людям пройти ко входу во внутренние покои замка.
От глухого, невыразительного ропота становилось не по себе. Какой-то мужчина, забравшись на плечи товарищу, запел на хорошем французском и отлично поставленным голосом:
— О, низойди в наш мир, природы дочь,
Свобода!
Власть, высшую в стране, мы взяли навсегда.
Тебе возводят храм избранники народа,
Поправ насилия года!
Пусть короли всех стран теснят народ
свободный!
Все в прах они падут, богиня, пред тобой!
Пятою их поправ, дай мир нам
благородный,
Дорогу к счастью нам открой![3 — Песни первой французской революции. (Перев. В. Рождественского.)]
Певец соскользнул с плеч приятеля и канул в толпе.
— Что это? — брезгливо спросил отец где-то рядом, и Рамиро, повернувшись, увидел его. Альваро стоял боком к окну, рассматривая народ, собравшийся на площади. — Кто допустил их сюда? Где начальник стражи?
— Я здесь, ваше величество, — Лоренсо склонился в глубоком поклоне. — Прошу извинить меня за допущенную оплошность. Сегодня днем простым людям был открыт вход в замковый двор, и в какой-то момент они пошли сплошным потоком. Мои люди не успели их остановить…