, который "будет выходить тогда, когда его меньше всего ожидают".
--
В июле этого года на Тверском бульваре открылся книжный базар. В один из дней для привлечения покупателей продавцами книг в палатках были писатели. Около одной из палаток толпа: там торгует Маяковский. Все книжки он продает со своими автографами. На книжке Диккенса он зачеркивает "Чарльз Диккенс" и надписывает "Владимир Маяковский".
— Ведь так вам приятней? — спрашивает он, нарочито театральным жестом подавая ее покупателю.
Все кругом в восторге и раскупают книги нарасхват. На своей фотографии в первом томе собрания сочинений он подрисовывает шевелюру и объясняет, что теперь он "нестрижатый" и чтоб был, значит, больше похож.
На книжке "История западной литературы" П. С. Когана Маяковский надписывает:
"Тихо и растроганно
Всучил безумцу Когана".
Он читает надпись вслух, смеются все и даже осмеянный "безумец".
На одной из палаток надпись: "Здесь торгует писательница Таратута".
Спрашиваю Маяковского — знает ли он такую писательницу. Он отвечает:
— Да это не писательница, а припев: та-ра-ра-ра-ра-ту-та, — спел он на мотив матчиша.
Тогда же я услыхала от Маяковского, что он собирается написать роман в прозе под названием "Двенадцать женщин". "Уже эпиграф к нему готов и даже договор с Госиздатом заключен", — сказал он. Роман этот он так никогда и не начинал писать — узнала я позже, — но эпиграф мне очень понравился, и я запомнила его так:
О женщины!
Глупея от восторга
Я вам
готов
воздвигнуть пьедестал.
Но…
измельчали люди…
и в Госторге
Опять я
пьедесталов
не достал.
В августе этого года я встретилась с Маяковским в Евпатории. Узнала я о его приезде курьезным образом. Я жила в санатории и пошла в парикмахерскую гостиницы. Взглянув через окно во двор, я увидала сохнувшие после стирки большие голубые пижамы, и у меня сразу мелькнула догадка: "Наверно, это приехал Маяковский". Так и оказалось. Я застала его в номере гостиницы и пошла с ним на его выступление в санаторий "Таласса".
Эстрада-раковина стояла в саду, и к ней по узеньким рельсам подвезли на кроватях-каталках санаторников. Это были больные костным туберкулезом, не встававшие месяцами, а иногда и годами. Под конец обычного разговора-доклада Маяковский начал читать "Сергею Есенину". Дойдя до строк
Это время —
трудновато для пера…
Маяковский как бы осекся. Дальше идут строчки:
…но скажите
вы,
калеки и калекши…
И хотя здесь подразумеваются не физические, а моральные калеки, он не стал говорить этих слов людям, прикованным к постели. Он пропустил эти строчки и сразу перешел к следующим, не пожалев рифмы: