— Накорми его, Муся, и не забудь дать ему сухие носки, — говорил Бурлюк, отправляясь на вечерние занятия в Училище. Местоимение "его" неизменно означало: Хлебников. Обычно поэт садился на какой-нибудь стул возле рояля. Музыка ему не мешала. Шевеля губами, ясновидец бормотал шепотом свои стихи.
К его высказываниям об искусстве и философии все внимательно прислушивались, мы видели в нем гения, центр нового искусства.
С Маяковским мы ходили вдвоем весной 1912 года в консерваторию слушать концерт Собинова[2], который пел ученикам романсы Чайковского, нюансируя их по всем правилам высшей школы классического искусства. В антрактах костлявая, худая фигура Маяковского, слегка сутулившего, плечи, спешила в курительную комнату. Музыку Маяковский любил.
На углу Никитской и переулка, что вел в консерваторию, стоял театр. Там в постановке Н. Н. Евреинова[3] давался в ту весну "Овечий источник" ("Фуенте Овехуна") Лопе де Вега, где люди говорили по-русски, стараясь передать стиль ушедших, затерявшихся племен. На сцене были декорации: хижины, заборы, сплетенные из ивняка. В ложе, второй от сцены, сидел рядом с Бурлюком молчаливый, умный и добрый юноша Володя Маяковский. Он никогда не аплодировал. Не аплодировал он и "моральному успеху" искусства Евреинова. Театр почти пуст, зрителей было — один-два и обчелся, желтые драпировки зала в притушенном свете уныло поблескивали. Материальный неуспех затеи Н. Н. Евреинова не беспокоил Маяковского, ему было важно, что он видел это новое, блестящее, взрывающееся искусство новатора.
Той же зимой в Художественном театре давался "Гамлет". Ставился по Крэгу[4]. С очень худенькой и прозрачной Офелией. Актриса обрывала лепестки живых цветов. В Художественном держались реализма. Зимой в Москве цветы стоили денег, и публика замечала, что цветы не бутафорские.
В течение той же зимы мы, также втроем (Маяковский, Д. Бурлюк и я), смотрели пьесу Гамсуна "У врат царства". Один из героев пьесы, Иван Карено, с его бесчеловечным, парадоксальным кредо сверхчеловека, произвел большое впечатление на Маяковского.
Бурлюк, как украинец, любил пение, и я начала учить его по методе профессора Александровой-Кочетовой.
Увидя успехи Давида Давидовича, Маяковский скоро и сам басом изъявил желание пройти со мной несколько романсов, но у моего нового ученика абсолютно не было музыкального слуха, а одолеть ритмическую работу упорным трудом у Владимира Владимировича не было охоты. Все же оказалось, что он знает несколько тактов песни Варяжского гостя из оперы "Садко", начинающейся словами "О скалы грозные дробятся с ревом волны". Теперь каждый вечер я с Владимиром Владимировичем разучивала эту арию и в конце концов добилась того, что он был в состоянии ее исполнить, не диссонируя, не расходясь с аккомпанементом.