о ней заботиться и впредь. Ну вот что тут скажешь? Хочется ему. Ей ведь тоже
хотелось! Ей хотелось стирать им рубашки и чистить сапоги, пока они добывают для нее ужин и дрова для костра, ставят палатку и таскают траву и ветки, чтобы ей помягче спать было. Бесполезно. «А мы тоже хотим есть, едим намного больше, чем ты, и у огня погреться любим. Так что о себе заботимся ничуть не меньше. Что нести? Ага, сейчас, ты палатку потащишь, а я рядом просто так пойду. Ты хоть понимаешь, что мне три этих палатки нести легче, чем тебе этот твой мешок с одеждой? Ты понимаешь, что мы просто сильнее? По природе?» И все. В Новосибирске такие мужчины не водились. У Ирки муж был, конечно, во многом скотина порядочная, но деньги добывал, домой приносил (почти все), однако при этом его не волновало, что Ирка тоже работает, ему был необходим горячий ужин, белье, рубашки, носки, выглаженные штаны, и по ночам желания и настроения Ирки он учитывал не очень. Комаровский был почти идеалом: домашние дела на мужские и женские не делил, Женьке помогал так же легко и естественно, как помогал Лене Маркус, не гнушался приготовить ужин, если приходил раньше Жени, и постирать, и к пацанам в школу на родительские собрания бегал. Зарабатывал, правда, не так чтоб, но подруги Лене достались неглупые. Ирка зато щеголяла в норковой шубке (Велихов денег не жалел и десятую розовую кофточку лишней не считал), а Женя дома не уматывалась. Лену в качестве подруги жены одобряли оба мужа. А что? Женщина положительная, не вертихвостка, не надоеда, не кокетка и вообще…
Не верилось, что в жизни Ирки и Жени прошли минуты. Не верилось, что мама едва успела картошку почистить в суп, она непременно варила на обед суп и пилила Лену, что та суп не ест. Эх, мама, видела б ты, как дочка суп рубает прямо из котелка, подставляя под ложку толстенный кусок хлеба… Минуты — и годы. А если и там — годы? Тогда ведь тем более ничего не изменить.
Вот еще одно оправдание для самой себя. Почему шут находит ее забывчивость естественной? Что тут естественного — забыть близких? Ей-то и сказки рассказывали, и в зоопарк водили, у нее замечательные родители и прекрасные друзья…
Проснулся шут и первым делом начал снимать с нее ночную рубашку, но без всяких эротических целей: посмотреть, как выглядят ее синяки. Синяки ему не понравились очень, он задумался, нахохлился, потер переносицу.
— У меня или Маркуса уже светлеть бы начали, а у тебя вон еще какой черный… Лена, надо бы…
Без намека на стук вошел Гарвин. За это Лена наградила его взвизгом и швырянием сапога. Гарвин-то сапог поймал, а вот у Лены от резкого движения выступили слезы на глазах. Шут загородил ее и недобро напомнил: