А что Аля? Что Аля, придурок? Аля чуть шевелит пальцами и с любопытством разглядывает водоросли, вот Аля.
– Слушай, – сказал я, уже не называя Слатитцева по фамилии. – Ты же хорошо знаешь Шарова. Что он такое?
– В твоих понятиях это не объяснишь... – ответил он, вытирая кровавую ладонь другой ладонью и озираясь в поисках полотенца, которое сам же выбросил в раковину, – если в твоем случае вообще уместно говорить о понятиях... Ты же не субъект, ты субстанция. По тебе же мухи ползают! В тебя можно наступить, и тогда всем будет противно, кроме тебя. Потому что ты... Догадался? Я вообще не знаю, зачем ты ему понадобился. Тебя все наделяют смыслом, а в тебе его нет вовсе. И я когда-то наделял, и Аля, как сейчас выяснилось, наделяла, и Милаев, знаю, к тебе отнесся с любопытством... И Шаров туда же, наверное.
– Я же не о себе спросил, – мягко остановил его я.
– А ты думаешь я о тебе? – засмеялся Слатитцев, и у него во рту запрыгали красные зубы. – Чтобы говорить о тебе, надо, чтоб ты – был.
Я допил виски и посмотрел на Слатитцева сквозь дно стакана, как в прицел.
– А вот эти кровавые мальчики – они зачем ему? – спросил я вкрадчиво.
– Да херня это всё, – махнул Слатитцев рукой. – Ты нафантазировал себе всякого про бесчеловечные опыты над младенцами или выведение новой расы... Или что там у тебя еще на... – здесь Слатитцев почти как Алька хохотнул, и я вдруг понял, что этот хохоток она позаимствовала у него. – ...на уме! – закончил Слатитцев, в одну секунду перестав улыбаться.
Он встал, нашел свое полотенце в раковине, вытер руки и кинул его на место.
– Это Шаров все придумал для каких-то своих очень незатейливых целей, – сказал он. – Частное любопытство к потайному. Но никакого двойного дна. Даже не надейся.
Надо же, нас соединили.
Всё оказалось так просто.
Может быть, таким же образом позвонить... кому я хочу позвонить? кому-нибудь я хочу позвонить?
– Слушаю тебя, – сказал Шаров приветливо. – Давно надо было повидаться.
Я поискал какое-либо подходящее приветствие или разумный ответ, но привычно растерялся.
– Алло, – повторил Шаров спокойно.
– Да, – наконец сказал я.
– Слушаю, – ответил он, давая понять, что это я звоню ему, а не наоборот.
– Вы мне можете сказать, зачем вам эта вся история... с недоростками? – спросил я, извлекая из себя каждое слово, как намагниченное. Ежесекундно казалось, что любое из них сейчас соскочит с языка, прилипнет к любому, что поблизости, железу, и в телефонную трубку его потом не запихнешь.
Отчего-то было слышно, что Шаров улыбается.
– Я хотел написать книгу о человеке, – сказал он, помолчав.