Клетки, где сидели мужчины, скрипели и чуть шатались – потому что рабы непрестанно двигались, хватались за прутья, а кто-то даже танцевал. Иные пели, и многие на разных языках, иные молились, тоже на разных языках, иные чесались, но никто не спал.
Мальчику показалось, что их тоже угостили вином.
У женской клетки мальчик увидел знакомую спину. Спина мелко дрожала, словно человек хотел разорвать прутья и пролезть внутрь клетки. Просто он лез не боком, как следовало бы, а всем телом, и в первую очередь бедрами, которыми непрестанно и по-собачьи двигал.
Женщины в клетке, напротив, сидели спокойно: одна из них расчесывала волосы, другая грызла ногти, третья вытирала в паху грязной ветошью, а еще несколько, не шевелясь, смотрели в сторону старого города.
Только белая женщина стояла, прижимаясь задом к прутьям клетки, голые ее груди болтались, как вымя у коровы, когда она бежит. Ее придерживал за живот человек с дрожащей спиной. Мальчик узнал слабые руки и сутулую спину своего отца и сразу прошел мимо, мимо – дальше, дальше, в сторону рынка.
На рынке готовили в огромных бадьях еду – наверное, это была еда для тех, кто стоял на крепостных стенах.
В мясных рядах мальчику вдруг показалось, что он снова среди раненых и сейчас увидит лекаря, – так много растерзанного тела было вокруг... но увидел мясника, который поднимал свой топор и смотрел на лезвие, о чем-то раздумывая. Наконец, засунув топор за пояс, мясник быстро пошел прочь. С прилавка он прихватил кусок телячьей печенки и бросил его собакам возле входа.
Собаки кинулись рвать печень, а в мясные ряды со всех сторон сразу полезли нищие. Они хватали и засовывали мясо за шиворот: почки к почкам, сердце к сердцу, ребра к ребрам.
Мальчик не взял мяса и побежал к дому. На улицах уже темнело.
– От кого бежишь? – спрашивали его иногда, но он никому не отвечал.
Где-то кричал слон, и во многих местах, ошалев, голосили петухи. Слон, казалось мальчику, кричит так, словно тоже превращается в огромного и глупого, покрытого старым мясом петуха.
Убегая от криков, мальчик вдруг нагнал неведомо куда бредущую мать. Ее лицо изменилось, будто она потеряла свой дом, свой язык и свое прошлое.
Он хотел окликнуть ее, но раздумал и, развернувшись, быстро побежал назад.
Солнце уходило за крепостную стену, и он стремился к нему.
В сторону крепостных стен тянулись повозки с дымящейся едой. От голода идти позади повозок было невыносимо, и мальчик обежал их. И чем ближе был он к стенам, тем больше пугался, что почти не слышит ора, и ругани, и свиста стрел, и звона железа.