— Отдохните, вам нельзя много говорить! — забеспокоилась девушка.
— Еще начни меня таблетками пичкать! — притворно заворчал охотник.
— И начала бы, да там вряд ли теперь что-нибудь осталось. Паштет даже бинты едва нашел. Поспите, а я пока тут тихонечко посижу.
Батон отвернулся к стене и укрылся одеялом.
— Спой мне чего-нибудь, — через некоторое время попросил он.
От неожиданности Лера подумала, что ослышалась. Старый циник никогда не просил у нее подобного. Да и вряд ли вообще когда-либо заговаривал на эту тему с другими людьми.
— Что спеть? — растерянно переспросила она.
— Что угодно. Легче заснуть будет, а то башка трещит, ни о чем, кроме боли, думать не могу.
Лера стала послушно перебирать в уме незатейливые песенки и колыбельные, слышанные когда-то в убежище и прочитанные в настойчиво подсовываемом дедом «Домоводстве». Давным-давным-давно, в другой жизни, казавшейся теперь беззаботным, добрым сновидением. Только вот все они сейчас выглядели неуместными, потому что в каждой были слова, а говорить не хотелось.
Внезапно девушка ощутила нахлынувшую откуда-то из глубины души теплоту и почувствовала, как на ресницы упрямо навернулись слезы, которых, как ей казалось, уже не осталось. Она вспомнила ту самую загадочную и красивую мелодию, связанную с воспоминаниями о давно ушедших родителях, которую часто слушала в редкие часы затишья на дне вентиляционной шахты в убежище… Ту самую, которой так боялась подпеть. В памяти, словно наяву, полился знакомый чарующий мотив, и Лера, разжимая подрагивающие губы, стала тихонечко напевать.
Переставший кряхтеть Батон угомонился и, неподвижно смотря в стену, думал о чем-то своем. Незнакомая мелодия невольно уносила его далеко-далеко. Туда, где ждали вернувшиеся из зоопарка улыбающиеся Димка и Женя, руки которой пахли родным ароматом свежей душистой выпечки…
Угомонилась и мышь, настороженно ловившая усами-антеннами новые необычные звуки, издаваемые хозяйкой.
Ссутулившаяся Лера, прислушиваясь к своей памяти, продолжала тихо петь, чувствуя, как по щеке прохладной ниточкой побежала слезинка.
Так они и застыли — кто сидя, кто лежа.
Мужчина, девушка и мышь.
Три маленьких осколка, изредка вырываемые из окружающего сумрака багровыми сполохами аварийного освещения, бесшумно пульсирующего в стальных венах зажатого ледяными тисками подводного корабля.
Мира, который ценой стольких усилий они пытались вернуть, по-прежнему не было.
И все-таки Лера продолжала петь, подпитываемая звуками, идущими из самого сердца.
Сердца, которое по-прежнему хотело жить.