Николь прикрылась руками, стараясь небрежно спрятать за ними свою наготу. Она сознавала, что ее грудь больше не была полной и упругой, как раньше. Ее тело изменилось: предательский возраст сделал свое дело. То, чем она некогда гордилась, что всегда вызывало в мужчинах интерес, что очаровывало других, больше не очаровывало ее самое: в бедрах она стала полнее, кожа потеряла былую упругость, ее груди... Ну что же, ее груди были уже не так великолепны, как прежде, они несколько обвисли.
Джеймс раздвинул ее руки.
— А самое прекрасное в них — то, как они колышутся, — сказал он. — Они качаются из стороны в сторону и вздрагивают так, что очаровывают меня.
Николь скривила рот и скептически прищелкнула языком.
— Джеймс, они... качаются, потому что они обвисли. Я старая.
Молодой рыцарь запротестовал:
— Они великолепны! Они опьяняют. Они женственные, чувственные... Я люблю их.
Джеймс рассмеялся, немного нервно, как ей показалось, когда произносил слово «люблю». Он провел рукой по ее груди, спустился ниже, к животу.
— И твои бедра, твой живот, ступни — я обожаю твои ступни...
— Мои ступни?
— О да! — Его пальцы обвили ее лодыжки. Он провел ее ступней по своей груди.
Она от неожиданности вскрикнула.
— Какие чудные ступни! — сказал он снова.
— Вы лжете, — рассмеялась в ответ Николь.
— Я никогда не лгу. Посмотри на этот подъем, — сказал он и провел пальцем на ее лодыжке. — Высокий, элегантный. И этот изгиб. За исключением другой, — он усмехнулся, — более изящной не найти. А здесь... — Он провел пальцем вдоль жилки. — Маленькая синяя жилка, небесно-голубая, как слабое сияние под вашей кожей, нежной и белой. У вас сияющая кожа.
Джеймс поцеловал кончики ее пальцев.
Николь почувствовала себя встревоженной, как это уже не раз случалось с ней в присутствии Джеймса.
— Вы... вы такой... — наконец она нашлась, — такой обольститель.
— Я никогда не лгу, — повторил он.
— Все иногда лгут.
— Да, возможно, раз или два, но не с вами. Зачем мне лгать, когда правда так замечательна?
— Хорошо, значит, у вас поэтический дар.
Если бы она не лежала уже на полу, то от последовавших за этим слов она непременно бы упала.
— Нет, — сказал Джеймс. — Просто ученый влюблен.
Николь приподнялась на локте и уставилась на него. Было бы естественно, если бы она сказала «О нет!» или поддразнила его, стараясь отговорить от его глупых мечтаний. Глупость — вот что это было такое. Она постаралась убедить себя, что его романтический вздор — заблуждение молодости. Потом перестала поджимать губы и спрятала лицо у него на груди.
Любовь. Это слово оставило глубокий след в ее душе. Она испугалась безрассудства, испугалась самой себя, своих поступков и желаний.