хозяина свезет, как пьяный кучер,
на неизвестный постоялый двор.
Пусть ты — в повозке — более вменяем,
твердишь (и, безусловно, в этом прав):
«Коней на переправе не меняют!»
Меняют путь и место переправ.
Взгляд затравленной старой волчицы
и лица изможденный овал.
Ходит истина, в двери стучится
тех, кто раньше по ней тосковал.
А поэты давно не пророки,
в муках творчества биться устав,
друг у друга «заимствуют» строки,
что с похмелья глаголют уста.
Долго не было.
«Верно в обиде!» —
старики сокрушались по ней.
Только вновь ее кто-то увидел
на крыльце у закрытых дверей.
Но в глазах у нее не тревога,
а смиренья и грусти печать.
Отдохнет на ступеньках немного
и уходит
забвенья искать.
Хочу все наши дни, как четки, перебрать,
чтобы найти ответ на то, что душу гложет.
Как за последний шанс, хватаюсь за тетрадь,
хоть знаю:
все равно бумага не поможет.
Уже и не пойму —
ну что поделать тут? —
(неловкая строфа застыла на пороге)
его или свои —
да после разберут! —
я на измятый лист записываю строки.
А за окном дожди —
примета ноября —
и, кажется, тепла сама природа просит.
Но солнца больше нет.
Лишь свет от фонаря
на мокрые зонты рассеивает осень.
И горько я прошу:
«Признайся мне, душа, —
мы по душам давно не говорим с тобою —
зачем,
в какой ночи
ты тихо перешла
ту грань,
когда любовь становится судьбою?..»
Поэт,
мечтою окрылен,
пытался, исписав страницу,
в погоню —
коль не за рублем —
за легкой славою
пуститься…
Мне, как и многим в свой черед,
сдержаться не хватило силы.
И знала, что запретный плод —
нельзя —
а все-таки вкусила.
…Когда разверзлись небеса,
раскаиваться было поздно:
крест на закорках, пыль в глазах
и путь…
Куда?
Конечно, к звездам.
Роптать?
Да на кого роптать?
Просить, как Он на Елеонской?
Но начинаю привыкать…
А вечер ливнем прополоскан.
Луна затеплилась едва.
И не уйти от наказанья.
И мягко падают слова,
как листья с Дерева Познанья…