С ее старшей кузиной Кэтрин он встречался лишь несколько раз, в то время, когда она уже стала легендой – монахиня, основавшая семь больниц для физически и умственно неполноценных детей. Это были не только лечебные, но и исследовательские учреждения, в задачи которых входило найти пути исцеления детей или облегчения их телесных и душевных страданий.
– Ты знаешь, что многие люди называют чудом исцеление ребенка с раком мозга и приписывают это заступничеству Кэтрин? – спросила Оливия. – Ее считают кандидатом на беатификацию.[1]
У Клея Хэдли стало сухо во рту.
– Нет, я об этом не слышал.
Не будучи католиком, он смутно представлял себе, что это в конечном счете может привести к канонизации сестры Кэтрин в качестве святой и поклонению ей верующих.
– Разумеется, это означает, что будет проведено расследование на предмет ее материнства. На поверхность вновь всплывут прежние грязные слухи, и она почти наверняка потеряет шанс пройти беатификацию, – сердито добавила Оливия.
– Оливия, ведь была какая-то причина, почему ни сестра Кэтрин, ни твоя мать никогда не называли имени отца ее ребенка.
– Кэтрин не называла. Но моя мать назвала.
Оливия положила руки на подлокотники кресла, и Клей понял, что она собирается встать. Он поднялся и быстрыми шагами, неожиданными для столь грузного человека, обошел стол. Он знал, что некоторые пациенты называют его «толстый кардиолог». Иногда он, подмигивая, нарочито вздыхал: «Ох, лучше думайте не обо мне, а о том, как самим похудеть. А мне стоит взглянуть на картинку с рожком мороженого, и я поправляюсь на пять фунтов. Таков мой крест». Ему удалось довести этот спектакль до совершенства. А сейчас он взял руки Оливии в свои и деликатно поцеловал старую женщину.
Она непроизвольно отстранилась, почувствовав на щеке прикосновение его короткой седеющей бородки, но тут же, чтобы скрыть свою реакцию, ответила на поцелуй.
– Клей, пожалуйста, не рассказывай никому. Я сама скоро сообщу об этом тем немногим людям, которым до меня есть дело. – Помолчав, она добавила с иронией: – Вообще-то, пожалуй, стоит сказать им как можно быстрее. Может, это и к счастью, что у меня не осталось никого из близких.
Она замолчала, поняв, что сказала неправду.
На смертном одре ее мать рассказала ей, что Кэтрин, узнав о своей беременности, провела год в Ирландии, где родила сына. Его усыновила семья Фаррел, американская чета из Бостона, выбранная матерью-настоятельницей того религиозного ордена, к которому примкнула Кэтрин. Супруги назвали его Эдвардом, и вырос он в Бостоне.
С тех самых пор Оливия была в курсе основных событий его жизни. Эдвард женился лишь в сорок два года. Его жены уже давно не было в живых, и сам он умер лет пять тому назад. Их дочери Монике сейчас тридцать один, она работает педиатром в больнице Гринвич-Виллидж. Кэтрин была кузиной Оливии, значит, ее внучка тоже являлась ей родственницей. «Она единственный член моей семьи и при этом не знает о моем существовании», – с горечью подумала Оливия.