– Ой, гляньте, господин Буев! – громко крикнула одна из женщин, работающих на подаче шпал. – Сам идет и имя свое несет! Тяжело ему, оттого молоток в руках и не поместился.
– Начальник, – согласно подхватила вторая. – Большой человек. Такие носом в грязь особенно больно падают. И, смешно сказать, не умнеют.
– Разговорчики! – потемнел лицом Федор.
Женщины рассмеялись хором, замахали руками, дружно и весьма ехидно извиняясь за слова. Зашептались ненамного тише. Теперь Федьку Буйка обсуждали уже детально, от портянок и до коренных зубов… Слов он не разбирал, но мучился страшно, вполне точно представляя себе изобретательность бабских сплетен и их злость. Лена, споро стучащая ножом по разделочной доске, готовя общий обед, сжалилась над «господином», тряхнула рыжими волосами и завела песню. Нескончаемую, неторопливую, удобно раскладываемую на голоса. Люди охотно подхватили. Саня удивленно глянул вверх. Похожее серостью и гниловатой сыростью на старую мешковину небо вроде чуть приподнялось, уступив неиссякаемому жизнелюбию мамы. Даже тень беды дернулась, отползая… но тотчас вернулась, клубясь темным пятном в одном месте. Так вещало чутье мага. Конечно, пока он не маг и даже не ученик колледжа, но прочел немало, да и отец не зря тратит на его обучение все свободное время. Кое-что за год стало гораздо заметнее – незримое иным, но реальное.
Саня обернулся, глянул в хвостовой вагон, заваленный малоценным имуществом. Пусто. Спрыгнул на рельс, шагнул правее, чтобы изучить насыпь вдоль состава… и наткнулся на Фрола Кузьмича. Начпоезда слушал Ленкино пение и смотрел на нее так странно и пристально, что Сане стало не по себе. Впрочем, Сушков тотчас развернулся и пошел к своему вагону. Темное пятно беды висело над его головой. Пока лишь копилось.
Первый снег выпал через три дня. Лена напекла блинов и устроила праздник проводов осени, ей не нравилось общее уныние. Люди снова пели, живущая в седьмом вагоне на смутных правах экономки Люся пришла к общему угощению. Молча, вроде даже виновато, выставила две банки меда, выложила сахар.
– Тошно тебе у вимпиря, – посочувствовала Лена. – Да брось его! Было бы о ком жалеть. Не мужик, а сплошная гниль. Ты ж не муха, чтоб в эдаком копаться.
– Обещал жениться в зиму, – вздохнула Люся, комкая подол платья. – Сказывал, уедем на станцию и станем жить своим домом.
В темных крупных глазах билось отчаяние. Своим собственным надеждам Люся не верила, словам Фрола Кузьмича – тем более. Однако к жизни в лучшем вагоне она привыкла и находила в ней немало хорошего. Саня обмакнул блин в мед, съел, облизнулся и сочувственно глянул на женщину. По отцовой классификации, эта – сухая палочка. И себя ей жаль, и несбывшегося, и ничтожной толики полученных благ. А еще ей совестно и больно: всем вредит Фрол, но тень его мерзости падает и на нее.