— Ее светлость желает еще раз поговорить с вами и ждет вас, мосье Шрайбер.
— Но уже поздно. Мои слуги будут беспокоиться, если я вскоре не появлюсь.
— Пусть это вас не тревожит, мосье. Их проводили в комнаты для прислуги. Для вас тоже подготовили гостевую комнату. Мы обо всем позаботились. Позвольте проводить вас сейчас к ее светлости!
Эти слова прозвучали не как вопрос, а как приказ. Шевье проводил меня в уже знакомый кабинет, но не вошел вместе со мной. Полковник прикрыл дверь снаружи.
Элиза Бонапарт стояла возле окна и смотрела на множество фонарей, освещавших сад. Не оборачиваясь ко мне, она произнесла:
— Теперь бравые бюргеры возвращаются домой и рассказывают своим любимым о солдатах, бандитах и немце, который должен создать в их городе новый музей. Впрочем, я не упоминала, что вы будете искать древнюю святыню этрусков. Я не хочу привлекать расхитителей гробниц. Попрошу и вас строго хранить молчание! Вы можете мне это пообещать?
— Конечно, ваша светлость.
Только теперь она повернулась ко мне, и на ее лице снова засияла широкая улыбка, которая превращала мужеподобную правительницу в женщину.
— Когда мы находимся с вами наедине, называйте меня просто Элиза, так будет удобнее!
Я кивнул и, запнувшись, сказал:
— Спасибо… Элиза.
— Это мне нужно вас благодарить, Фабиус. У вас позади долгое напряженное путешествие. К тому же вы не знали, куда направляетесь… А еще это непредвиденное происшествие с бандитами. Но вы ни разу не пожаловались.
— Я не привык жаловаться, ваша… Простите, Элиза. Мое присутствие здесь стоило вам некоторых средств, вы вытащили меня из затруднительного положения, которое могло закончиться долговой ямой.
— Но ведь это не вы насобирали долги, а ваш отец, который неправильно рассчитал финансы для своего дела.
— Банкам все равно, для них все эти долги — долги семьи Шрайберов. И после смерти отца они стали моими. Вы мне действительно очень помогли, Элиза!
Она подошла ко мне и, взяв мои руки в свои, произнесла:
— Мы можем помочь друг другу, Фабиус, ведь у нас много общего. И вы, и я — чужаки в этой стране, мы одиноки и поэтому должны поддерживать друг друга.
— Я не могу себе представить, что вы одиноки. Сегодня я собственными глазами видел, как народ приветствовал вас ликованием.
— Ликование предназначалось не женщине, а герцогине. Опасайтесь ошибиться: не каждый, кто радуется на людях, веселится сердцем. Сколько в этом ликовании расчета и соглашательства? Наверное, больше, чем мне может понравиться. Когда я приехала в Италию, здесь никто не торжествовал. Для здешних людей я была всего лишь сестрой императора, который подчинил эту землю силой и бросил ее, как подачку. Мнение людей стало меняться, когда они увидели, что я для них делаю. Но все же я так и осталась для них чужой, и, наверное, никто больше не будет чувствовать себя на седьмом небе, если, упаси бог, однажды Наполеон утратит власть.