Бургомистр вышел последним и взглянул на нас с улыбкой. Таким я его еще не видел.
— Девушка пришла в сознание. Самое плохое позади. Она должна поберечься в ближайшую неделю.
Это было все. Никаких объяснений, никаких увещеваний, чтобы мы выполнили свою часть уговора. Джованни Кавара пошел за своими односельчанами, которые скрылись в прохладной ночи, отправившись в свою деревню. Риккардо кинулся к палатке, а когда и я вошел туда, он уже стоял на коленях возле Марии, нежно гладил ее лоб и тихо говорил:
— Я так счастлив, что ты снова есть у меня, моя любимая. Ничто больше нас не разлучит!
К моей необузданной радости о чудесном спасении Марии примешалось какое-то горькое чувство. Я остановился на полпути к лежанке Марии и наблюдал за обоими. Они так долго вели себя, как брат и сестра. Мое сердце было разбито.
На следующее утро Риккардо выказал небывалое сочувствие и попытался объяснить, почему они с Марией решили разыграть эту гнусную комедию. Все это входило в план Риккардо, чтобы завоевать мое доверие. Для этого Марии больше подходила роль сестры, нежели возлюбленной. Я отказался выслушивать дальнейшие объяснения и обратился к врачу, который в очередной раз осмотрел Марию, прежде чем отправиться в обратный путь в Пешу.
— То, что произошло вчера вечером, сегодня подтверждается в полной мере — Мария идет на поправку. Я не могу представить, что делали с ней люди из Борго-Сан-Пьетро. Но если таких людей будет становиться все больше и больше, скоро в моей профессии отпадет всякая надобность.
— И что теперь? — спросил я Риккардо после того, как мы распрощались с доктором. — Что мы скажем майору?
— У меня уже есть одна идея.
Мы оба твердо решили выполнить свою часть уговора. Ни я, ни он не говорили этого вслух, но Риккардо, впрочем, как и я, боялся, что нарушение уговора будет означать для Марии смерть. Это было подобно проклятию, которое не действует, покуда мы придерживаемся уговора. Поэтому для майора фон Роттека я разыграл спектакль, в который сам бы никогда не поверил. На его глазах я на месте раскопок вдруг начал гневно ругаться и разбил две драгоценные, почти полностью сохранившиеся вазы — великолепные свидетельства этрусской культуры. Австрийский офицер так побледнел, будто он в одиночку выступил против целого полка вражеской пехоты. С озабоченным видом он вместе с Риккардо спустился ко мне в яму и спросил, в чем же дело, не болен ли я.
— Я в бешенстве! — крикнул я, продолжая топтать черепки. — В бешенстве из-за своих заблуждений, из-за того, что позволил так долго водить себя за нос.