Пятница началась так же, как четверг, только теперь я уже сутки не спала и была так же голодна, как мой неспособный насытиться ребенок. Она пила молоко, а я ела орешки в кровати. Мамаша Марта предупреждала, что малышка будет расти и расти, и я успокаивала себя мыслью, что так нужно. Наверняка это скоро кончится. Она и так уже выпила меня почти до дна, подумала я, просовывая палец под складку, которая когда-то была моей грудью.
В полдень я оторвала малышку от груди и увидела на ее губах кровь. Мои соски высохли и потрескались от постоянного сосания. Она сосала не только молоко, но и мою кровь; неудивительно, что я была без сил. Вскоре от меня вообще ничего не останется. Я аккуратно положила ее на кровать, взмолившись, чтобы хоть на этот раз она не проснулась. В морозилке осталась замороженная еда, приготовленная Марленой.
Но малышка проснулась, как только я ее отпустила, и потянулась подбородком к моему израненному соску. Я вздохнула. Не может быть, чтобы она еще не наелась; но я все равно взяла ее на руки и дала попытаться высосать хоть что-то из моей сдувшейся груди.
Она причмокнула всего два раза, после чего снова уснула с раскрытым ртом. Однако, как только я попыталась положить ее на кровать, проснулась тут же, заворковала, причмокнула и выпятила губы.
Тогда я приложила ее к груди с силой.
– Если хочешь есть – ешь, – раздраженно проговорила я. – Только не засыпай у груди.
Малышка поморщилась и присосалась. Я вздохнула, пожалев, что схватила ее так раздраженно.
– Молодец, большая девочка, – как попугай повторила я слова мамаши Марты. Но в моих устах они звучали неестественно, вымученно. Я погладила малышку по головке; над ее ухом торчал пушистый черный хохолок.
Когда она опять уснула, я медленно поднялась и понесла ее к колыбели. Должно же ей быть уютно в ограниченном, мягком пространстве, подумала я, опуская ее вниз буквально по миллиметру. Мне удалось положить ее, но едва я отпустила руки, как она снова заплакала.
Тогда я встала над ней и стала слушать ее плач. Я должна была поесть. С каждым голодным часом реальность все больше ускользала от меня, но слушать ее вой было просто невыносимо. У хорошей матери дети не плачут. Хорошая мать ставит интересы детей прежде собственных, а больше всего на свете мне хотелось быть хорошей матерью. Если я хоть раз сделаю все правильно, то я смогу компенсировать все зло, что причинила людям.
И вот я снова взяла малышку на руки и стала ходить с ней по комнате. Моим соскам нужен был отдых. Я баюкала ее, напевала и качала, как Марлена, но малышка не успокаивалась. Ворочая головой из стороны в сторону, она принялась сосать прохладный воздух, нащупывая сосок. Я села на диван и прижала к ее щеке мягкую круглую подушку. Но ее было не так легко обмануть. Она заревела в голос, заглатывая воздух, давясь и вытягивая над головой свои короткие ручки. Да не может быть, чтобы она хотела есть, подумала я, куда ей столько? Лицо малышки стало красным, как кровь, все еще сочащаяся из моего соска. Я подошла к колыбели и опустила ее на матрас.