Я промолчала.
– Мне уже очень нужно уходить, – сказала она.
– Так иди, – выдавила я.
Что-то громко ударилось об дверь – скорее всего, Наталья пнула ее ногой.
– Но я не хочу вернуться через полгода и найти тут твой гниющий труп, – проговорила она и снова пнула дверь. Потом я услышала, как она побежала по лестнице, как хлопнула дверь ее машины и мотор завелся со второго раза. Она уехала.
Позвонит ли она матери, подумала я? Или в полицию? Я надеялась, что в полицию; лучше уж отправиться в тюрьму, чем увидеть разочарованное лицо мамаши Марты. Тут я вдруг поняла, что Наталья ничего не спросила о ребенке, даже не заметила, что я больше не беременна и не таскаю с собой дышащий сверток. Наверное, решила, что ребенок умер. Что ж, бывает. Мать у нее акушерка, ей ли не знать.
Перевернувшись на бок, я улеглась на перину так, чтобы она поддерживала грудь, которая стала тугой, как резиновый мяч. Тело, казалось, больше мне не принадлежало и тряслось дрожью, которую нельзя было унять. Я мерзла. Надев на себя все кофты, которые у меня были, я накрылась коричневым одеялом. Когда и это меня не согрело, забралась под перину. Так я и лежала, еле дыша, и в теле моем и голове под тяжелой грозовой тучей бушевала ледяная буря. Холод стал черным и окружил меня со всех сторон, и на секунду я обрадовалась, что сон, в который я погружаюсь, будет вечным, станет забвением, из которого я никогда не вернусь.
Потом вдалеке раздались сирены; они выли все громче и ближе, и вскоре мне показалось, что они доносятся из комнаты Натальи. Полицейские огни мигали под дверью. Потом померкли.
На минуту комната стала черной и безмолвной, как смерть, а потом кто-то толкнул дверь, и я услышала шаги.
16
Я лежала в машине «скорой помощи», пристегнутая ремнями к застеленным белой простыней носилкам. На мне по-прежнему было одно нижнее белье, но кто-то прикрыл мне грудь больничной рубашкой.
Рядом сидела Элизабет и плакала.
– Вы ее мать? – услышала я чей-то голос и приоткрыла один глаз. Молодой мужчина в темно-синей форме сидел у моего изголовья. Через окно я видела мелькающие огни; они освещали его вспотевшее лицо.
– Да, – сквозь слезы ответила Элизабет. – То есть нет. Пока нет.
– Она под судебной опекой? – спросил он.
Элизабет кивнула.
– Тогда вы должны немедленно сообщить в полицию. Или это сделаю я. – В его голосе было сожаление, но Элизабет лишь зарыдала сильнее. Он протянул ей тяжелый портативный телефон, из которого тянулся закрученный провод, как у телефона Элизабет у нас на кухне. Я снова закрыла глаза. Мне казалось, что мы едем уже несколько часов, и все это время Элизабет плакала.