Я перестала жевать и попыталась проглотить все, что было во рту, но куски были слишком большими. Тогда я выплюнула коричневый комок в салфетку и подняла взгляд.
И сразу увидела. И остолбенела. Мы снова встретились. Я не могла в это поверить, как и в то, что не сразу узнала его. Он стал мужчиной, но остался мальчишкой. Глаза по-прежнему были бездонными, тело окрепло, он так же сутулился, стремясь спрятаться от мира. Я вспомнила, как увидела его в первый раз: худой подросток грузит охапки роз в фургон.
– Грант.
Он кивнул.
Мне сразу захотелось сбежать. Я столько лет пыталась забыть о том, что сделала, не вспоминать о том, что потеряла. Но как бы мне ни хотелось поскорее скрыться, желание узнать, что стало с Элизабет, с виноградником, было сильнее.
Я закрыла лицо руками. Они пахли сахаром. Я прошептала вопрос, даже не надеясь, что он ответит.
– Элизабет?
Он молчал. Я посмотрела на него сквозь пальцы. Он не выглядел рассерженным, как я ожидала, но мой вопрос поверг его в некоторое смятение. Он подергал себя за прядь волос.
– Не знаю, – ответил он. – Не видел ее с тех пор, как…
Он осекся, посмотрел в окно и на меня. Я опустила руки, ища следы злости на его лице, но он по-прежнему выглядел лишь расстроенным.
– Тебя мать научила? – спросила я, указав на цветки чертополоха.
Он кивнул.
– Она умерла семь лет назад. Твой рододендрон был первым цветком со смыслом, который я получил с тех пор. Удивился, что не забыл значение.
– Жаль твою маму, – сказала я.
Слова прозвучали плоско, но Грант, кажется, не заметил. Лишь пожал плечами.
– А тебя Элизабет научила?
Я кивнула.
– Всему, что знала, – проговорила я. – Но оказывается, она знала не все.
– Почему?
– «Язык цветов неоспорим, Виктория», – передразнила я суровый голос Элизабет. – А сегодня в библиотеке я узнала, что, оказывается, цветущий миндаль имеет целых три значения, и все они противоречат друг другу.
– Неумение хранить секреты.
– Да. И нет. – Я рассказала Гранту о том, что тополя белого в моем словаре не оказалось, о своем походе в библиотеку и желтой розе, случайно попавшейся на глаза.
– Ревность, – ответил он, когда я описала картинку на обложке книги.
– Именно, – сказала я. – Но меня учили совсем другому. – Доев последний пончик, я облизала пальцы и достала из рюкзака потрепанный словарь. Открыв его на Р, нашла розу желтую. И показала пальцем.
– Измена. – Его глаза расширились. – Вот это да.
– Это же все меняет, правда?
– Да, – ответил он. – Это все меняет.
Он полез в рюкзак и достал книгу в красной полотняной обложке с форзацем зеленого цвета, как стебли травы. Открыв страницу с определением желтой розы, положил справочники рядом. Ревность и измена. Это простое расхождение и то, как оно изменило наши жизни, встало между нами в полный рост. Возможно, Грант знал обо всем подробнее. Я не знала и не спрашивала. Достаточно того, что он рядом. У меня не было никакого желания копаться в прошлом.