– Я разыскиваю одного человека.
– Кого это?
Я показал ему те снимки, что дала мне Саманта.
– Ну и рожи, – сказал он, просматривая фотографии.
– Вы не возражаете, если я спрошу, как вас зовут?
– Не возражаю? Ясное дело, я возражаю.
– А все-таки?
– Леонард.
– А я Итан.
– Ты фараон, что ли, Итан?
– Я работаю на окружного прокурора. – Ну не совсем ведь соврал.
– А ты, жиртрест? – спросил он у Исаака. Но тот и бровью не повел. Смотрел себе через темные очки и стоял спокойненько. – А с ним чего? Разговаривать не научился еще?
– Он у нас такой молчаливый герой.
– А по мне, так вылитый жиртрест. Что он у тебя жрет? Овец тушами? – Он протянул мне снимки: – Не знаю я этих сукиных детей.
Мне никак не удавалось набраться смелости и спросить его про Виктора. Очень уж я боялся, что он и есть Виктор. Я спрошу, а он с воплем выкатится через заднюю дверь. Я ходил вокруг да около, изобретая вопрос помудренее. Тем временем старик внимательно изучил пластыри на моем лице и сказал Исааку:
– Похоже, тут ты – мозг операции.
– Я ищу человека по имени Виктор Крейк.
Вот сейчас он нажмет на кнопку и исчезнет через потайную дверь.
Старик только кивнул:
– Да ну?
– Вы его знаете?
– Ясный пень, я его знаю. Такой, с… – Он помахал рукой, показывая усики. Странно, у него самого-то усы есть. Что он, слово забыл?
– Он у вас что-то покупал?
– Ага.
– И часто приходил?
– Пару раз в месяц примерно. Покупал только бумагу. Что-то давненько я его не видел.
– Вы не могли бы мне показать, какую именно бумагу он покупал?
Он на меня так глянул, точно я сбежал из сумасшедшего дома. Потом пожал плечами и пошел на свой склад. На железных полках лежали нераспакованные коробки с ручками, наклейками, фотоальбомами. На ломберном столике – микроволновка, рядом пластмассовая миска с макаронами, плавающими в соусе мари-нара, и грязная вилка на стопке комиксов.
Леонард схватил коробку с нижней полки и потащил ее на середину комнаты. Он охал и вздыхал, и, когда нагибался, становилась видна прореха на штанах. Явно появившаяся не сегодня. Старик снял с пояса нож для резки бумаги и разрезал скотч. Внутри были пачки обычной бумаги, несколько менее пожелтевшей, чем рисунки, но явно той самой. Насколько можно судить, когда речь идет о белых листочках.
– И давно он стал ее покупать?
– Отец открыл магазин сразу после войны. Он умер в шестьдесят третьем, в тот самый день, когда Кеннеди башку прострелили. По-моему, тогда-то Виктор и начал приходить. Пару раз в месяц. Вроде так.
– В каких вы были отношениях?
– Я ему бумагу продавал.
– Он когда-нибудь с вами говорил о себе, о своей жизни?