– Ну… нет… – ответил я, – то есть да. Нет, он не был ребенком.
– А сколько ему было?
– Мы не знаем точно.
– Я же не в буквальном смысле говорю, – вступила Мэрилин. – Просто посмотрите на его восприятие мира. У него совершенно детское восприятие. Танцующие ангелы, с ума сойти. Ну какой взрослый человек будет их писать? Нет, мы слишком серьезны для этого, и, по-моему, этот Крейк ужасно трогательный.
– Как-то это чересчур, – пробормотал Холлистер.
– Возможно, хотя большая часть полотна совсем другая. Страшная, кровавая. Именно поэтому я и заинтересовалась так Крейком – здесь сошлись две прямо противоположные эмоции. Мне кажется, Итан, что мы как будто имеем дело с двумя Викторами Крейками. Один рисует щенят, пирожки и танцующих фей. Другой… – она показала на отрывок с изображением батальной сцены, – казни, пытки и прочую гадость. – Она улыбнулась мне. – Согласен?
Я пожал плечами:
– Он стремился запечатлеть все сразу. Все, что видел. Доброту, жестокость. Нет двух Викторов Крейков. Это мир делится на две части.
Мэрилин показала на остальные работы:
– Ну не спорь. Все это писал сумасшедший. Эта маниакальная страсть заполнить каждый квадратный сантиметр свободного пространства… Только псих смог бы рисовать картинки сорок лет и складывать их в ящик.
Я признал, что сперва и сам так думал.
– Ну вот, я же говорю… И в этом, конечно, секрет его притягательности.
– Ничего не знаю. Картины хорошие, тут я с тобой согласен.
– Пусть так. Но представь себе, что все это – дипломная работа выпускника художественной академии. Неужели ты бы так же загорелся ее выставить?
– Студент художественной академии никогда бы так честно не написал.
– Ты говоришь, как Дюбюффе.
– Ну и слава богу. Я как-то уже утомился вкладывать в свои слова четыре уровня потаенных смыслов.
– Давай вообразим на минуту, будто Крейк был преступником.
– Тормози, – сказал я.
– Всего на минуту. Просто фантазия.
– Нет ничего, что бы на это указывало. Одинокий человек. В жизни никого не побеспокоил.
– Разве не так обычно описывают серийных убийц? – спросила Мэрилин. – «Он и мухи не обидит». (Я закатил глаза.) В любом случае, – продолжила она, – я полагаю, художник ар брют – наиболее подходящее для него определение.
Я сомневался, что на Виктора Крейка можно было вот так запросто навесить ярлык. Однако по выражению лица Мэрилин я понял, что она просто хотела мне помочь, дав Холлистеру точку отсчета, мнение, которое он мог бы повторить. Холлистеру, очевидно, необходимо было всех расставить по своим полочкам и приклеить ценнички.
– Ну ладно, ладно, давай считать, что я согласен. – Я улыбнулся Холлистеру: – Надоело спорить.