Сказать, что мой старший прапорщик был зол на меня — значит не сказать ничего. Зубенко бегал вокруг и подливал масла в огонь, перечисляя отделения, которые он обегал в поисках меня. Я злобно сверкнул глазами в его сторону и сильно хлопнул входной неврологической дверью. Уже выходя за ворота, я всё высматривал вдалеке машину Бадмы. Последняя надежда исчезла, когда мы вышли на трамвайную линию и пошли в сторону остановки мимо стаи ворон, облепивших замерзший и сплющенный машинами труп кота.
Ничего не скажешь, Бог наказал меня за соучастие в убийстве оперативно! Я стоял на двадцатиградусном морозе на автовокзале, ожидая автобуса. Прохожие удивленно рассматривали явно не по погоде одетого свежезамороженного солдата и стоящего рядом стройного, молодого и злого старшего прапорщика. В автобусе мы не сказали друг другу ни слова. Немного отогревшись, я смотрел в окно, кусая губы, дабы снова проверить, сплю я или нет. Автобус вырулил на трассу Минск-Гродно, и начавшийся снег закрыл пеленой минские пригороды.
Вот и всё. Я больше никогда не увижу Сашку. Не смогу обонять терпкий запах его тела, не возьму его ладонь в свою. Я еду в неизвестность, которая даже при самом лучшем раскладе не превратится в более радостную, чем была, реальность. С каждым километром я всё больше удаляюсь от беззаботной и совсем не армейской жизни. Мои мозги наверняка разучились шевелиться хоть чуть-чуть по-военному. По-ихнему, так сказать. Рядом со мной старший прапорщик Щепик. Ласкающая слух фамилия никак не вяжется со злобным выражением его лица. Оно довольно красиво. В выгодную для себя сторону отличается от остальных рыл в родной части. Он недавно вернулся из Афгана и еще не успел отожраться. Поглядывает на меня часто. Когда наши взгляды встречаются, его глаза испускают фонтаны искр, не сулящих мне ничего хорошего. На полпути автобус останавливается, дабы пассажиры смогли испустить накопившуюся за три часа порцию мочи. Я отхожу подальше от дороги. Стесняюсь Щепика — мужчина всё-таки. Он мочится недалеко от меня, зорко на меня поглядывая. Боится, что могу смыться. Мысль эта сидела в моей голове недолго: стоило мне вспомнить, как замерз в Минске, как я сразу отказался от идеи убежать. Но Щепик этого не знает. Стоит, тряся надо мной своей огромной елдой.
Уже в автобусе я почувствовал, что хочу, чтобы он меня вылюбил. Я возбудился, напрочь забыв о том, куда и зачем я еду. Уже стемнело, и даже мутный свет внутри салона не мог помочь обнаружить, что защитник Отечества откровенно работает кулаком, уставившись в окно. Там мелькали маленькие домишки, которых я на самом деле не видел. Я видел за окном Щепика, который заводит меня в туалет на вокзале и дерёт, не снимая штанов, приговаривая: „Так тебе, сука! Будешь знать, как водить меня за нос! Я разорву щас твою лоханку на британский флаг!“ Его колючие усы щекочут мне спину, он разражается нечеловеческими звуками… И тут моя самодельная радость достигла апогея. Стараясь не отрываться от однообразного пейзажа за окном, я исправно спустил себе под ноги. Щепик, сидевший рядом и минуту назад бывший моим самым любимым мужчиной, спокойно дремал, сложив руки на ширинке. Я осторожно застегнулся и откинулся на спинку кресла. Здорово я с ним трахнулся! Он, бедняжка, об этом даже и не подозревает. Гадкий он всё-таки! Если б не внял стенаниям Зубенко и дождался Бадму, как я просил… И почему не приехал тот, предыдущий Мойдодыров гонец? Того бы я охмурил в один момент. Я вновь был в когтистых лапах суровой реальности. И что меня ждет через два часа? Даже интересно…