В магазине было, с позволения сказать, самообслуживание. Маленький такой деревенский супермаркет. Я набрал продуктов, едва не забыв купить для Юры его любимых плавленых сырков. Армия научила меня есть то, на что я и не посмотрел бы на „гражданке“: ливерную колбасу с майонезом, овощное рагу, законсервированное в стеклянные банки. Мне, такому совсем гражданскому, показалось странным, как можно открывать крышки банок без консервного ножа. В этот вечер я научился и этому, с четвертого удара локтем сломив сопротивление жестяной охранницы рагу.
Совместный ужин в спальном помещении и последующий якобы уход на ужин к химикам, вместо которого мы посидели в кочегарке, немного сблизил меня с сержантами. По причине мерзкой погоды они не задержались в увольнении, да и надоело им шляться каждые выходные по полупустынному городу. Бабами они, по их словам, уже давно пресытились, а к алкоголю были почти равнодушны. Посмеивались над Вовчиком, дрочившем в видеосалоне. Стас, который был минчанином, с интересом слушал минские новости. Кафе, в которое я забредал, бегая в самоволки из госпиталя, как оказалось, было и его любимым. Но со Стасом любиться я уже не хотел. Загоревшееся было маленьким костром желание быстро задул ветер его надменности. Ростик захотел отдохнуть от обязанностей вечного уборщика, и назавтра сержанты возложили ее на меня. Рано или поздно это должно было случиться.
В обязанности уборщика, как это и следует из логики, входило поддержание порядка в штабе в течение дня. Офицеры особо не сорили. Главным было то, что после отбоя надлежало помыть пол и на первом, и на втором этаже, а также убрать туалет. Последнее и было тем камнем преткновения, о который я постоянно спотыкался. А ведь я так возмущался против мытья полов в „сосудах“! Это не шло ни в какое сравнение. Во-первых, в туалете плохо пахло — на то он и туалет. Во-вторых, надо было почистить писсуары, а инструментария для этого не было — так, тряпочкой. А в-третьих, в этот раз противный Стас сказал, что утром лично проверит и зеркала, и краники на писсуарах. Они были сделаны „под позолоту“, и мне надлежало натереть их до блеска. Это уже не Синдерелла — я даже и сказок таких не знаю, в которых туалеты до блеска драят.
Начало воскресенья, кроме наличия двух яиц на завтрак и отсутствия в столовой ефрейтора, ничем от субботы не отличалось. Ростик с Вовчиком после обеда ушли в увольнение, а я заступил в наряд в роли падчерицы у нескольких мачех. Краники я тер долго, пока они не засияли, как кремлевские золотые купола. Вспомнился Вадим из учебки. Бедняжка, и как он мог смириться с тем, что его заставляли скоблить „очко“ лезвием?! Тут просто шваброй протер, и то почувствовал себя весь в какашках. Да-а, человек может привыкнуть ко всему. Даже к фекалиям. С пренебрежением ко всему этому дерьму я вздрочнул в полюбившейся последней кабинке, вспоминая последняю ночь с Вадиком. Господи, когда же настанет то время, когда мы встретимся в Москве?! Я уверен, он будет моим мужем. И будем жить мы счастливо, и умрем в один день — лет так через шестьдесят.