Я бесшумно закрыл замок на двери и опустил шторы. В кабинете воцарился полумрак. Не знаю, сколько времени мы целовались, но когда на мгновение прервались, было уже совсем темно. Кровать, которая изо дня в день доставляла Алику столько неприятных ощущений, на сей раз принесла ему полный кайф. Мы уже давно разделись, но я не решался начать первым. В голове всё-таки зудила мысль о том, что наша будущая тайна стараниями Алика может стать достоянием всех. В конце концов я отбросил эту мысль, полностью отдавшись судьбе, а заодно и Алику. Тело у него действительно было настолько упругим, что одно только это вводило меня в экстаз. Я прильнул к его груди и попытался вспомнить, как я питался восемнадцать лет назад. Алик немного отличался от кормящей матери, поэтому молока я не дождался. Зато очень быстро получил изрядную дозу чего-то, очень напоминавшего молоко, в другом месте. Это было просто сумасшествие, когда он начинал неистово хохотать при последних приливах оргазма. Я зажимал ему рот, боясь, что нас услышат и захотят присоединиться. Мне же было хорошо и так. Кусая мои ладони, он продолжал биться в конвульсиях. Его орудие не знало покоя, чему я не мог не порадоваться. Особенное удовольствие он испытывал, когда я садился на его упругий конец и беспрестанно ерзал на нём до тех пор, пока Алик снова не начинал смеяться. Мне хотелось снова и снова удовлетворить этого деспота, который не так давно был мне просто омерзителен. После шестого взрыва смеха Алик изъявил желание поспать. Я предложил ему отдохнуть до утра прямо там, на процедурной койке. Особых возражений не последовало, и уже спустя мгновение мой кобель мирно посапывал. Когда стало уже совсем светло, я перевернул его на живот, и он почувствовал, что ему сделали самый болезненный в его жизни укол…
Новый день начался для меня с утреннего минета. Воспользовавшись тем, что все старпёры ушли на утренний променад, Алик незаметно проскользнул в мою палату. Он резко поднял меня и встряхнул так, что я сразу забыл, что мне снилось. Подведя меня к выходу и приставив ногу к двери, дабы избежать проникновения в палату чуждого элемента, он приспустил штаны. Славно потрудившийся ночью аспид вновь, как пионэр, отдавал „салют“. Через пять минут снова раздался взрыв смеха, когда аспид устало проплевался мне глубоко в глотку. Умывшись, я пошел работать вместе с Аликом, который теперь неотступно следовал за мной.
За время моего присутствия в кардиологии контингент пациентов неоднократно менялся. Теперь единоличным лидером был Алик. Не скрою, мне было приятно считать себя „первой леди отделения“. Не обращая внимания на продолжавшиеся массовые избиения вновь поступивших, полковник направо и налево раздавал приказы, направленные прежде всего на улучшение благосостояния его родного отделения. Но я не замечал этого ублюдка с тремя звездами. Моим богом был Алик. Он, кстати, сильно изменился после того, как первый раз побывал в процедурке ночью. По ночам он игнорировал тусовки в солдатской палате, передав бразды правления менее циничным товарищам. Он обнаглел до того, что запросто приходил в мою палату ночью и, раздевшись, прыгал ко мне в койку. Скрип кровати не мог разбудить моих соседей, которые, наверно, во сне переживали то, что творилось у нас наяву. Даже раздававшийся среди ночи раз по пять-шесть смех моего парня не пробуждал ветеранов Советской и еще Красной армии. Мне хотелось целовать его и всецело, без остатка, ему отдаваться. Еще было бы лучше, чтобы он вообще из меня не вылезал. Каждый час, каждую минуту мне необходимо было, чтобы рядом был ОН, такой циничный и жестокий со всеми, и такой ласковый и милый со мной. Казалось, что в отношениях со мной он выплескивает всю нежность, нерастраченную в общении с сопалатниками да и людьми вообще.