— Дела, говоришь?
В дверном проёме стоял Петрович, небрежно держа в руках ружьё. Маляренко от удивления поперхнулся.
— Дед, ты чего?
Егерь переменился за долю секунды, из старичка превратившись в ОХОТНИКА, который увидел ДОБЫЧУ. Дуло ружья смотрело прямо в лоб Ивану, который в эту самую секунду понял, что дед, если понадобится, пристрелит его и не поморщится.
Ваня струхнул.
Дед посмотрел ему в глаз через прицел и процедил.
— Рассказывай. Кто ты и что ты.
Старик взвёл курки и Иван рассказал.
— Петрович, ты как, в порядке?
Маляренко налил ещё грамм пятьдесят мутного самогона и пододвинул его к старику.
— И закусывай, закусывай, дед.
— Нормально, — Петрович смотрел в окно, но, похоже, ничего не видел, — вот оно как получилось. Может, оно и к лучшему…
— Что?
— Жена померла уж лет семь как, да и дети тоже. Старшего браконьеры убили. Давно. А младший в город уехал. Да и сгинул там. Говорили, под машину попал. Внуков я так и не нажил.
Старик повернулся к Ивану.
— Верно говорят — что ни делается, всё к лучшему.
Маляренко глотнул остывшего чайку. Рассказ занял почти час и горло неприятно саднило.
— Дед. Я тебе такую фантастику рассказал, а ты мне поверил. Почему?
Петрович «ожил «.
— Когда тебя бабки в сенях снегом тёрли и в порядок приводили я лыжи взял, собачек своих свистнул и…
— По следу?
— Догаааадаааа! А идти то там — метров семьсот. А след после тебя был знатный. Ты ж целину на пузе пропахал как трактор какой. В аккурат на мой покос. И вот стою посреди поляны. До ближайшего дерева шагов двести. Вокруг нетронутые сугробы по пояс глубиной, а твой след прямо в центре покоса и заканчивается.
«Как всё просто то, а!»
Ваня почесал лохматый затылок и автоматом поправил.
— Начинается.
— Ну да, — согласился дед, — начинается. Вот стою я там на лыжах и думаю — с вертолёта тебя сбросили, так обмело бы там всё от винтов. Да и шум бы мы тут, в деревеньке, услышали бы. С самолёта… А парашют где? Я там всё облазил. Всё посмотрел. Свой покос то я как свои пять пальцев знаю. Вернулся я через деревню, посмотрел дорогу. Заметёна. И собачки мои ничего не нашли. А собачки у меня — таких ещё поискать.
Старик замолчал, испытующе глядя на Ивана, а потом, всё же, не удержался.
— Ну и как там?
Маляренко посмотрел на примороженного к стене оленя на ковре, на перекошенные оконные рамы и честно ответил.
— Лучше чем здесь. Уже лучше. Начинали то мы с шалашей…
— Да погоди ты! А сюда зачем? От жены, от детишек своих…
В голосе старика была такая боль, что у самого Ивана заныло в груди.
— Дед. Не трави душу, а? Это там я думал, что поступаю правильно. А сейчас как подумаю, что больше никогда их не увижу, то выть хочется. До меня только сейчас дошло, что сыну моему не станки эти грёбаные нужны, а я. Его отец.