Ваня посмотрел на сиротливо висящую под потолком лампочку. Электричество в деревеньку, которой официально уже давным-давно не было на картах, отрезали ещё десять лет назад.
«… держалось…»
Маляренко как-то раз, случайно, услышал как о нём судачили старушки, готовя на дедовой печи ужин. Все версии у бабулек сводились к одному — беглый. Далее шли варианты: зек, военный или раб с подпольных лесозаготовок.
Ваня повертел в руках ложку, снова её отложил и, посмотрев прямо в глаза Петровичу, задал давно мучивший его вопрос.
— Дед, а год сейчас какой?
Старикан тоже отложил ложку и посмотрел на своего квартиранта. Но не как раньше, недовольно, а с неподдельным интересом.
— А ты не знаешь?
Ваня пожал плечами.
— Нет.
В Кашалотах кроме электричества отсутствовали радиоприёмники и телевизоры. А кипа газет, которую пускали на растопку, была такой древней на вид, что верить «Советской культуре «, что сейчас на дворе семьдесят восьмой год, не было никакой возможности.
Дед прищурился, уставился в потолок, явно что-то прикидывая, а затем выдал.
— Третье февраля две тыщщи седьмого.
Петрович снова завладел ложкой и продолжил невозмутимо хлебать варево, не обращая ни малейшего внимания на остолбеневшего Ваню.
«К-к-какого года?! Седьмого?! Это что же получается… я сейчас дома… там… есть?»
— Деда, — голос, почему-то осип, — деда, а ты не путаешь, а? Может десятый или двенадцатый, там, а?
Петрович метал в рот ложку за ложкой и вопрос Ивана проигнорировал. Маляренко нащупал в кармане огрызок оставшийся от пробойника, отдышался, собрал в кучку мысли и решил.
«Три дополнительных года лишними не будут! Уффф!»
— В общем так, Петрович. Никакой я не беглый зек. И не раб. И не заплутавший в тайге браконьер. Я даже не бомж. Просто я оказался здесь и всё. Так уж вышло.
Пробойник сам собой оказался в ладони.
— Да. И ещё у меня тут дело одно есть.
Старый егерь покивал с понимающим видом.
— Дело, оно, конечно…
Закончивший завтрак старикан кряхтя поднялся и ушёл в свою спальню, бормоча себе под нос.
— Дело, оно, да…
Маляренко проводил Петровича взглядом и уставился в окно. В мутное волнистое стекло было видно, как из-за тёмной стены елей, стоявшей сразу за огородом деда, выползает ярко-алый блин солнца. Отчего заиндевелые постройки вспыхивали мириадами огоньков. Ваня поскрёб ногтями стекло — тонкая корочка льда раскрошилась, наведя резкость на картинку за окном. Судя по звенящему от чистоты воздуху и безоблачному голубому небу, мороз на улице стоял лютый.
Ивана передёрнуло.
«Нафиг! Не пойду я никуда…»
Ещё до завтрака Ване пришла мысль, что он дюже сильно загостился. Да и жителей деревеньки объел изрядно. На все попытки объяснить хозяевам, что он обязательно вернётся и рассчитается за всё, Петрович только махал рукой, а бабульки возмущённо фыркали. Руки, ноги, нос и уши, хоть и были до сих пор потемневшие от обморожения, но чувствительность восстановили давным-давно, а цвет постепенно приходил в норму. Спасибо деду — вовремя заметил. Повиси Иван на этом заборе ещё минут десять и никакие растирания снегом уже не помогли бы.