Кият насмешливо посмотрел на молодого хана, положил тяжелую костлявую руку на плечо:
— Всё будет так, как есть, Махтум-Кули. Подождем возвращения уруса...
Вскоре атрекские ханы сели на коней и поскакали обратно, в Гасан-Кули.
Не угроз Джадукяра испугался Кият, не карающего меча персов, когда вдруг погрузив кибитки и скарб на верб людов, а людей и лошадей на киржимы, двинулся к Челе-кену. И не хныканье молодой жены Тувак, не тоска по ее родным местам заставили Кията переселиться на остров. Недоброжелатели — а их было у Кията немало — злорадно посмеивались ему вслед: бежишь, мол, старый верблюд, смерти перепугался, под подол третьей жены прячешься.
Не слушал Кият людей. Слишком далеки они были от истины. Кият спокойно, с завидной последовательностью, осуществлял намеченное. По его расчетам Муравьев должен был возвратиться из Хивы в ноябре; если хан не задавит его, если Джадукяр не науськает хана на расправу. До возвращения русского посла было еще много времени, и хан решил — переселиться на Челекен, обжить новое место, познакомиться с людьми острова, затем отправить Тувак в кибитку, ее отца — на кайтарму— и ехать на Красную косу, встречать Муравьева.
Все свершалось именно так, как того хотел Кият. В Гасан-Кули он оставил старшую жену с сыном Казыром и множество родственников. Полномочия старшины передал Гусейн-хану. Махтум-Кули-хана с дружиной оставил. Обговорил все дела с ними. Наказал: если будут донимать персы или хивинцы, пусть снимают юрты и едут на Челекен. Кият всех примет и разместит. Но еще лучше, если сумеют постоять за себя, за людей своих: устье Атрека всем покидать нельзя — благодатная эта река издавна кормит и поит иомудов. Пусть же навсегда здесь останутся хозяевами иомуды.
Восемь киржимов Кията поплыли на север к Балханско-му заливу. Больше пятисот верблюдов и несколько отар овен, подгоняемые чабанами, двинулись вдоль каспийского берега. Желтая пыль клубилась над пустыней и морем. Реяли в пожелтевшем небе стервятники в ожидании добычи. Коршуны снижались и камнем падали вниз. Это значило — где-то отбилась овца от отары, издыхает, не в силах дальше передвигаться. Или после ночного разбоя волки оставили потроха овец.
По ночам на пастбищах горели костры, лаяли собаки и осматривали, пересчитывали овец чабаны. На рассвете — снова в дорогу. Постепенно чабаны сушей прошли мимо острова, отделенного десятиверстной полосой моря от земли, загнали овец и верблюдов на полуостров Дарджу и там разбили свои кибитки. Места здесь благодатные. Даже сейчас, когда все вокруг было выжжено солнцем, на Дардже тут и там виднелись желтые островки травы, не затоптанные овечьими копытами...