— Сыночка на людей не оставлю! — Софья вцепилась обеими руками в перину, на которой лежала, точно боясь упасть. — Делай что хочешь, а я с ним не расстанусь!
— Замолчи, дура! — раздраженно крикнул Иван. — Ты всех нас погубить хочешь?!
Но, увидев, как задрожали крошечные, по-детски припухшие губы супруги, как наполнились слезами ее глаза, он тут же раскаялся в своей резкости. Иван нежно привлек к себе жену и сказал как можно ласковее:
— Ничего с нашим сыном не случится. Или ты думаешь, он мне не дорог? Петрило с женой — холопи верные, они все сделают как должно.
Когда наступила ночь, Акинф, оба его сына и невестка, одетые в дорожные одежды, вышли во двор, где их ожидали несколько самых испытанных слуг, державших под уздцы оседланных коней. Чадящий факел в руке одного из холопов тускло освещал бледные, тревожные лица беглецов. Глаза молодой боярыни были красны от слез. Акинф, несший на руках завернутого в одеяло внука, приказал молодым подождать и быстрым шагом направился к избе конюха Петрилы. Софья сделала непроизвольное движение, как бы порываясь остановить свекра, но муж, обняв за плечи, мягко удержал ее. Всхлипывая, боярыня уткнулась Ивану в плечо. Жена Петрилы была дородной цветущей женщиной лет тридцати, высокая, статная, с гладким румяным лицом. В наспех накинутом на голову платке, с мужниным тулупом на плечах поверх холщовой сорочки, она удивленно осветила лучиной нежданного ночного гостя. Ее супруг, напротив, проявил к приходу боярина полное равнодушие, причина которого крылась в количестве выпитого им вечером ола. «Да, Иван не ошибся в выборе, — подумал Акинф, глядя на крепкие тугие груди хозяйки. — Вот уж кому сам бог велел быть кормилицей».
— Вот что, жено, — сказал он вслух, тщетно пытаясь унять щемящее чувство, охватившее его при мысли, что его будущий наследник, такой крошечный и беззащитный, сейчас останется в этой убогой затхлой избе, в сущности, на произвол судьбы. — Нам придется на время уехать... Далече уехать и, может быть, надолго. Вот я и помыслил, что ты сможешь взять к себе на этот срок наше дитя и выкормить его вместе со своим. Могу я доверить тебе внука? — спросил Акинф, испытующе глядя женщине прямо в глаза.
— Не изволь тужить, боярин: мы свое бабье дело знаем, — засмеялась та. — Чай, не впервой.
Мягким движением руки она указала на полати, где безмятежно посапывали трое малышей, а рядом едва заметно покачивалась висевшая на воловьих жилах колыбель.
— Ну вот и ладно, — почему-то сразу засуетившись,. словно напрочь забыв надменность, с которой он всегда держался перед челядью, Акинф передал женщине ребенка, после чего вынул из-за пазухи небольшой ту-то набитый кошелек и положил его на лавку.