— Этот фургон просто дар небес! — воскликнула Мадлен. — Однако вы несете дополнительные расходы, поэтому позвольте и мне внести свою долю.
— Я не намерен принимать от вас деньги, Мадлен: мои дела не так уж плохи.
Она понимала, что нет никакого смысла продолжать этот разговор, хотя и знала, что граф потерял значительную часть своего состояния и только гордость не позволяет ему признаться в этом. Что же до фургона, то она была только рада продолжить путешествие в нем. Гораздо менее уместно было бы появиться на ферме тетушки в графском экипаже.
Путешествие в фермерском фургоне нравилось и графу — правда, по совершенно другой причине: так они будут меньше привлекать внимания. Он не стал говорить Мадлен, но сам был убежден, что прошлой ночью убил не просто вора. Во время столкновения тот извергал ругательства, и граф безошибочно распознал в нем жителя парижских окраин. Помимо этого, ему не вполне верилось, что поломка экипажа явилась несчастным случаем, а не способом задержать его. Карета была совсем новой, и его слуги приучены содержать вещи в хорошем состоянии.
Он уже говорил Мадлен, что должен передать письмо некоему другу, однако утаил имя отправителя — Луи Капета[14], короля-узника. Давая согласие исполнить роль курьера, граф не подумал о связанных с этим опасностях, но, даже зная о них, он не отказался бы помочь низложенному королю. Только не стал бы совмещать исполнение этого поручения с сопровождением Мадлен до ее нового дома.
Отъезд решили отложить на день, и Мадлен не жалела об этом. Чувствовала она себя прескверно и потому рада была возможности отдохнуть, сидя в небольшой гостиной. Граф, напротив, пребывал в сильнейшем возбуждении: он горел желанием незамедлительно броситься навстречу опасности. Одна из оставшихся у него лошадей была легко ранена, и де Ренье проводил немало времени на конюшне, наблюдая за ее состоянием. Мадлен никогда прежде не замечала в нем такой жажды действий и теперь размышляла: как только он умудрялся давать выход своей столь кипучей энергии в Париже.
Когда она обратилась с этим вопросом к графу, тот пожал плечами.
— Я фехтовал, — сказал он. — Не менее двух часов в день, и, думаю, этого мне вполне хватало.
И снова Мадлен была удивлена. Ее прежние представления о графе менялись.
На следующее утро она оделась настолько скромно, насколько позволял ее гардероб, ибо понимала, что одежда должна соответствовать виду бедной повозки. Когда Мадлен вышла во двор, де Ренье уже сидел в фургоне, с громоздящимися за спиной сундуками Шарлемань, его любимый конь, был привязан сзади и, равно как и запряженные в фургон лошади, нетерпеливо бил копытом. Граф высказал просьбу поторапливаться.