Другие сестры с пониманием кивнули. Хотя говорившая и не произнесла имени, все точно знали, что она собиралась сказать. Было очевидно, что умершая — Рагнхильда фон Айстерсхайм, более известная под именем София, или Мудрая, которое она получила в детстве за выдающиеся способности к учению и которое ей очень нравилось. София была старшей из сестер, живших в монастыре, и самой немногословной. О ней знали только то, что она писала какую-то хронику. Но о содержании хроники ничего не было известно, и София резко, порой даже враждебно, пресекала любые расспросы о ней.
Итак, личность умершей была установлена.
Намного сложнее было понять, почему ее нашли именно здесь и как она сюда попала? Неужели ее заманили в эту комнату под каким-то предлогом и не выпускали вплоть до самой смерти?
София записала это.
Она записала, как две послушницы забивали свиней, необыкновенно жирных, поскольку их откармливали желудями. Свиньи громко визжали, их кровь капала на подтаявший снег, а затем обе женщины опустились на грязную, серо-красную землю и обнялись.
Это были сестры Мехтгильда и Гризельдис. О Мехтгильде было известно, что она больше всего на свете боится голода. А Гризельдис ничто не повергало в больший ужас, чем темнота. Она жаждала прикосновений, чтобы теплыми воспоминаниями прошедшего дня отгонять кошмары, терзавшие ее по ночам. Отдавая свежий хлеб, а иногда и темно-желтый сыр, она покупала немного ласки для своего бледного, жаждущего тела. Мехтгильде же, высокой и костлявой, жадной до каждого лакомого кусочка, было проще позволить другой сестре не совсем целомудренно поваляться с ней в снегу, чем отказаться от таких даров.
София записывала все подробности стилем на восковой дощечке, острыми мелкими буквами, которые назывались минускулами. Она писала о том, как сестра Гризельдис стонала от жары и от того, что острые кости Мехтгильды кололи ее мягкое тело. О том, как она покрывала лицо Мехтгильды влажными поцелуями, а та сразу же вытирала их грубым рукавом серой рясы. Она написала, что щеки Мехтгильды вскоре стали совсем красными, поскольку на рукавах еще не высохла свиная кровь. Затем ее рука по ошибке попала под труп свиньи, более теплый и склизский, чем тело Гризельдис. Наконец Мехтгильда грубо оттолкнула Гризельдис. «Хватит!» — сказала она, и ее дыхание рассеялось в холодном ноябрьском тумане. Она торопливо оправила платье, которое было ей слишком велико, не только потому, что Мехтгильда отличалась редкой худобой, но и потому, что она была еще очень молода.
Гризельдис разочарованно вздохнула, сдув капельки, свисавшие с похожего на клубень носа, и вытянула руки вперед, будто искала что-то. Мехтгильда, грубо оттолкнув сестру в сторону, принялась шарить по ее одежде в поисках еды.