Мехтгильда заявила, что не имеет к этому проступку никакого отношения. Она была немногословна, будто считала необходимым экономить слова так же, как пищу. Напротив, Гризельдис, боявшаяся темноты, в которой бродят демоны и наказывают за малейшую провинность, и наверняка накажут ее за то, что она жаждет ласк и поцелуев, начала выть и призналась в содеянном. Мехтгильда недовольно нахмурила лоб. Она презирала Гризельдис не столько за ее мягкое бесформенное тело, сколько за ее трусость, хотя именно благодаря ей Мехтгильде удавалось получить пищу, которую требовало ее ненасытное тело. Складка на ее лбу стала еще глубже, когда мать настоятельница объявила наказание. Одна должны была молиться по ночам в темной церкви, а другая — поститься в течение трех дней. И прежде чем виновные успели высказаться, считают ли они данное наказание заслуженным или слишком суровым, капитул был прекращен, и его участники разошлись маленькими группами. Монахини переглядывались, оценивая случившееся, но избегали обсуждать это вслух, поскольку разговоры были дозволены лишь в специально отведенное время.
Только двое осмелились высказаться.
— Как это произошло, маленькая София, — спросила сестра Ирмингард тихонько, — что ты прочитала о проступке, а не просто видела его?
В ее глазах, окаймленных темными кругами, по-прежнему не было одобрения. София смущенно пожала плечами. Внезапно уверенность покинула ее, и она уже не знала, не перегнула ли она палку, желая с помощью прилюдного обвинения доказать свою способность замечать все. Не ответив, София согнулась под вопросительным взглядом, убежала прочь — и столкнулась с рассерженной Мехтгильдой, кости которой казались еще острее, чем прежде, хотя положенное голодание еще не началось.
— Что я тебе сделала, что ты меня так выдаешь при всех? — сердито прошипела она.
На этот раз София не смолчала.
— Я просто сказала правду, — ответила она.
Она верила в то, что говорила. Письмо, с помощью которого можно было удержать любое событие, никогда не обманывало.
— Ха! — презрительно воскликнула Мехтгильда. — Наверняка считаешь себя хитрюгой, когда выкладываешь мои тайны. Лучше бы в своих тайнах покопалась. Я имею в виду твое происхождение, о котором тебе ничего не известно, имя твоего отца, которое утаивают от тебя, и его дурные поступки, из-за которых твоя жизнь всегда будет такой же убогой, как сейчас!
София записала:
«Я не знаю своего происхождения. Я не знаю своего отца. Никто не рассказывает мне об этом».
Этот вопрос возник у нее задолго до того, как Мехтгильда нажала на больное место. Она пыталась вспомнить, кто доверил монастырю маленькую Рагнхильду фон Айстерсхайм, которую теперь некоторые называли Софией.