— Что ты хотел, брат? — спросил его Теодор.
Бальдур облизал свои грязные губы с запекшейся кровью.
— Свою жизнь, брат. Я подозревал, как все было на самом деле, но я не предал тебя.
— Это правда, — кивнул Теодор. — Действительно не предал. — Он повернулся к командиру германцев. — Дайте этому человеку хлеба и воды. Верните ему оружие и коня. И отпустите его. За него ручается сам граф Боэмунд.
Германец недовольно сплюнул, пожал плечами и отдал приказ. Когда Бальдура уводили, турок вдруг повернулся и подошел к Теодору. Сняв свой ремень, он бросил его под ноги греку.
— Когда поймаете своего предателя, — прошептал он, — повесьте его на этом ремне.
Часть 8. Марат
День святого Хилария, 13 января 1099 г.
Regnavit a lingo Deus.[14]
Святой Венанций Фортунат. Гимн в честь креста
«И стал Вавилон обителью демонов и жилищем всякой нечестивой души, обиталищем всякого нечистого и злобного духа», — звенел голос Пьера Бартелеми над «Армией Господа», ставшей лагерем возле города Марат в Северной Сирии.
— Какой Вавилон?! — прошептала Элеонора. — Там нет демонов! Все демоны перебрались сюда, в Марат.
Она отпила разбавленного водой вина из кубка и передала его Симеону, который с тревогой взглянул на свою хозяйку. За последние полгода он успел полюбить эту эксцентричную франкскую женщину. Она была храброй и забавной, всегда полной новых идей, хотя некоторые из них были по-детски наивными. Симеон никак не мог понять, почему она страдает приступами душевного смятения. Неужели ей не известно, что в этом мире постоянно торжествуют злые люди, обустраивающие свои черные дела? Что на самом деле разницы между франками и турками практически не существует?
— Когда это уже закончится, Симеон? — спросила Элеонора, посмотрев на языки пламени над городом. Они, казалось, достигали небосвода и касались его своими кончиками. Вечерний ветер донес издалека победные крики толпы, сносящей городские стены.
— Думаю, что не скоро. Мы же идем на Иерусалим, — мрачно ответил Симеон. — Ваш брат и Готфрид об этом побеспокоятся, будьте уверены.
— Да уж, конечно! Даже мы с тобой изменились, а они — и подавно! — сказала Элеонора, вытирая с лица пыль, смешанную с копотью. — Они оба стали как монахи, преданные своему уставу точно так же, как бенедиктинец предан своему монастырю.
— А как там господин Теодор? — подтрунил Симеон. — Все так же страстно за вами ухаживает?
Элеонора вспыхнула и отвернулась. Она взяла пергамент и перо из письменного набора, позаимствованного Симеоном в лагере Хебоги. Писец улыбнулся в душе. Он ожидал, что его госпожа так и сделает, чтобы как-то отвлечь и себя, и его. Однако, подумал он, она все равно должна вести свой дневник. Потому что многие другие, включая Раймунда Агилерского, капеллана графа Раймунда Тулузского, тоже вели записи. В глубине души Симеон надеялся прославиться как соавтор этих хроник. Или же вся слава достанется Элеоноре де Пейен? А впрочем, какая разница? Самое главное — хроники.