— монах игриво наклонил голову и прищурил глаз, а Элеонора изобразила на лице гримасу ужаса, — а потом убить ее, вы бы имели все основания защищать ее, не так ли, Гуго?
— Да я бы убил тебя!
— Э нет, — скрипуче рассмеялся монах. — Я сказал «защищать», а не убивать. Это разные вещи. Убить — это то, чего вы хотите, это то, что вы намереваетесь сделать заранее.
— Ты — верный последователь Августина, — поддел монаха Альберик. — Потому что поддерживаешь тезис о справедливой войне.
— Ерунда! — фыркнул Норберт. — Да, я слышал об аргументах Боницо Сутрийского по этому поводу, а также о том, какие титулы дарует Папа таким воинам, как граф Раймунд с тем, чтобы оправдать свои войны.
Элеонора уловила оттенок сарказма в голосе Норберта.
— Например, такие титулы, как «Верный сын святого Петра». Какая чушь! Фраза «справедливая война» является противоречивой по своей сути. Разве может война быть справедливой?
— И все же, — молвил Готфрид, — каков твой ответ? Почему ты здесь?
— А почему бы и нет? — парировал Норберт. — О, братья, я не собираюсь смеяться над вами, отнюдь нет! Никто и никогда не знает до конца мотивов своих поступков. Почему я стал монахом? Потому, что чувствую призвание следовать наставлениям святого Бенедикта? Или служить Христу? Или же я стал монахом для того, чтобы преуспеть в учености? А может, мне надоело смотреть, как моя мать совокупляется со своими любовниками, и потому я решил вести более целомудренный образ жизни? Почему мы все пришли сюда? Вот что я вам скажу. — Брат Норберт перешел на шепот. — Причин отправиться в паломничество столько, сколько и самих паломников. Да, мы крестоносцы, но все мы разные. Вопрошайте, но не судите. Помните: мы живем не ради того, чтобы делать то, что хотим, а чтобы делать то, что должны делать.
Слова Норберта продолжали вертеться в голове Элеоноры, когда она, Гуго и Готфрид покинули шатер и пошли через лагерь, тишину которого нарушало ржание лошадей, лай собак и плач детей. Возле шатров знатных вельмож горели фонари на высоких шестах. Мигали и потрескивали костры, в которые на ночь подбрасывали дрова. Их встретила целая гамма запахов горелого масла, приготавливаемой пищи, сырой соломы и конского пота. Ко всему этому примешивалась вонь, долетающая из нужников.
— А ты почему здесь, Элеонора? — вдруг спросил ее Готфрид, когда они остановились у ее шатра.
— Из-за тебя, — сострила она. — А ты — из-за меня, да?
Готфрид неловко рассмеялся и застенчиво уставился на свои измазанные грязью сапоги.
— Смысл нашей жизни, как выразился брат Норберт, — вмешался в разговор Гуго, чтобы развеять смущение, — заключается в том, чтобы делать то, что мы обязаны делать, и не делать того, что мы делать не обязаны. — Скрестив руки на груди, он уставился на небо. — Ия знаю, что я не обязан делать