Проснулся: небо над ущельем ясное, солнце невидимое вершины гор золотит, а тут, внизу, как в яме, - холодно, туман синий клубится.
А тропка все круче и круче к горе лепится. Идут кони, каждый камень копытом пробуют, поклажей о стену каменную трутся. Сбоку пропасть, дна ей не видно, сорвешься - костей не соберешь.
Вышли в долину, обрадовались. Тут тоже селение раскинулось неподалеку от снеговой горы. Возле селения полоски ячменя. У моря давно уже обмолотились, а тут ячмень только колос выбрасывает.
Снова сбежались к ним люди, угощают ячниками пленных, и снова у Сынка повеселело на душе от такой приязни.
Дальше долина сузилась, тропа снова вверх зазмеилась, да так круто, что приходилось вперед наклоняться, чтобы навзничь не упасть. И чем выше взбирались на гору, тем становилось холоднее. А когда поднялись на самый верх - глубокая осень вокруг: отовсюду тучи непроглядные низко плывут, чуть голову не задевают, ветер с ног валит, дождь ледяной с градом льет, не видать ни зги.
Замерз Сынко, поник духом: погибнуть, видно, придется в этом страшном краю...
Но вот проглянул один просвет, другой... Солнце засияло, разогнало туман, тропка пошла вниз, вокруг буйные травы, густо цветами пересыпанные; впереди долина кустами кудрявится, к ней с гор ручей серебряный струится-пенится. Небо чистое, ясное.
Ожил Сынко, словно волю почуял. Спустились в долину. Река по ней вьется белая, как молоко. Припал Сынко к воде, вода как вода - студеная, вкусная, только глина белая в ней размешана. Потом тропка перешла в утоптанную дорогу. По сторонам все чаще стали попадаться жилища. А вскоре и город большой показался меж холмов отлогих. Через сады и дворы небольшие копаные речушки с гор текут, жилища одно на другом стоят - теснота такая.
Чей это город - так и не узнали, потому что мавры сразу же загнали пленников, как овец, в длинную каменную загородку, а вывели из города до восхода солнца.
Невеселым путь был и дальше. Поля вокруг начисто выжжены, ни единого деревца для тени, разве что кустики сухой травы то тут, то там от зноя звенят. Солнце, когда восходит, сочное, ласковое, а поднимется - маленьким становится, слепящим и жжет, печет невыносимо. Ветер подует - как из печи. Сначала хоть вдоль речки шли, каким-то чудом не высохшей в этой степи. А дальше все пустыня и пустыня: ни озерка, ни травинки, ни птицы, ничего, кроме солнца, песка и голого камня. Днем пустыня, как сковорода раскаленная, все в поту купаются, а ночь придет - от холода коченеют, сна нет.
А хуже всего - воды не хватает. Везут ее, как и поклажу, в кожаных мешках на спинах невиданных чудищ, которых на коней выменяли. Зверь не зверь, но и не домашняя скотина: ноги столбцами, голова - змеиная, шея - гусиная, на спине два горба, а повод в ноздрю продет. И вода не просто вода, а мукой замешана: сразу и пей, и ешь.