Эйвери не отвечал, и Стивен ощущал его молчание почти физически. Временами у него начинало болеть ухо, временами першило в горле, временами ныло где-то внутри. И как ни засовывал он палец в ухо, как ни прочищал горло, ему никак не удавалось достичь той точки, откуда исходило желание разреветься от разочарования. Отсутствие письма было невыносимо, как зуд, и Стивен готов был броситься на землю и кататься, подобно блохастому псу, в тщетной попытке почесаться.
Это продолжалось больше четырех недель. На плато зацвел вереск.
Стивен был крепким мальчишкой, но за эти недели черты лица его заострились, под глазами залегли темные тени от бессонницы, вертикальная морщинка, столь неуместная на детском лбу, стала глубже.
Он перестал копать.
От этой мысли ему делалось нехорошо всякий раз, как он смотрел из окна ванной на возвышающееся за домами плато. Плато давило на него, оно звало, стояло над душой, осуждая его жалкие попытки, — и кляло его за их прекращение.
Но в переписке он подошел так близко к разгадке, что прежние бессистемные раскопки казались теперь просто смехотворными.
Он вступил в непосредственный контакт с человеком, знающим, где похоронен дядя Билли.
Этот человек согласился на правила, установленные для него Стивеном, и вступил в игру.
Из-за этого Стивен оставил другую игру — игру, в которой не было ни других игроков, ни правил, ни реальной возможности проиграть.
Признавать бессмысленность этой игры было очень горько, — пожалуй, такого шока Стивен за свою недолгую жизнь еще не испытывал. Он настолько ослаб и потерял интерес к жизни, что это заметила даже Летти.
— Не пойдешь сегодня к Льюису? — спросила она.
Стивен мрачно помотал головой, и она больше не спрашивала. Летти очень надеялась, что Стивен поссорился с Льюисом и расстроен из-за этого, а не из-за того, что его гипотетическая шлюшка все-таки залетела. «За прекрасное письмо я благодарю искренне». Эти слова кружили в мозгу Летти, о них невыносимо было вспоминать и невозможно забыть.
Пусть это будет Льюис. Пусть это будет что-нибудь еще. У нее нет сейчас времени и сил об этом думать.
Пока класс по очереди читал по странице из «Серебряного меча»,[8] Стивен хмуро смотрел на доску и размышлял о том, что будет, если Эйвери вообще не ответит. Сможет ли он тогда жить как раньше? Да, сможет — так он заставлял себя думать, но тут же вспыхивал от этой лжи. Правда заключалась в том, что он привык полагаться на Эйвери. На эту карту — на эту игру в кошки-мышки — он поставил все.