"Боже! Как ему не холодно?" – подумалось ей, глядя на его фуражечку.
– Ездют всюду, – пробурчали у неё за спиной, когда алексеевец ускакал вперёд.
– У нас на Ямской третьего дня обыски были, – донёсся другой голос, сиплый от застуды. – Троих в контрразведку увели.
– Третьего дня? Знамо дело, кокнули их уже.
– А они что, большевиками были? – вмешался третий голос, женский и усталый.
– Да хрен их разберёшь, Анна Петровна, – ответил тот же сиплый. – Пашка-то, Савелия сынок, точно большевичок, а те двое у нас с недавно поселились, с декабря.
– Вот я и говорю, – вступил первый голос, – что те, что эти – один чёрт лысый! Была Совдепия, стала Кутепия…
– Ты это брось, – охолодил его сиплый, – так и несдобровать можно. За городом хоть и перестали вешать, но читал, что в газетках пишут? Нет? Расстрельные списки, кого и за что в расход.
– Прям как комиссары…
– То-то!
– Вешать не перестали, – возразил женский голос. – С чего ты взял? За грабежи до сих пор вешают, мне соседка говорила. Она сама видела в Гремячке повешенных с табличками "За грабежъ".
– Слыхали? – вклинился в их разговор чей-то четвёртый голос. – Господа-охвицеры ювелирный магазин разграбили, а сами за грабежи вешают. Вот они вам законность и порядок!
– Это ты хватил, почтенный, – ответил сиплый. – Всех ювелиров ещё осенью обчистили – на нужды армии. Их тогда ещё вне закона объявили…
Слушавшей разговор Любе показалось, что говоривший смеётся, но за спиной не доносилось ни звука хоть как-то похожего на смех.
– Все камушки и золотишко в военную казну пошли, – продолжал рассказывать сиплый. – Старого Вениамина Львовича корниловцы со всею семьёй кончили, а у него дома, говорят, барахлишка золотого, обручательных колечек да лампадок и фамильных камелий до одури много сыскали…
– Ишь ты! А с виду такой милый человек был, – подивился первый голос.
– Так это сынки его, чекисты, всё к папаше свозили, – поддержал сиплого женский голос.
– А ты откудава знаешь?
– Знаю, милай, знаю… Племяш мой понятым ходил…
– Чего тут не знать? – удивился сиплый. – У Вени Львовича, считай, полгорода золотишко и барахло на еду меняло.
– Да откуда ж у него жратвы столько?
– Исак евоный в ЧК служил, а Яшка-балбес, что с моим Кузьмой учился, в продотряде. Мудрено ли?
– А аптекаря на Усадебной за что повесили? – спросила женщина.
– Не знаю… Быть может за то, что он из выкрестов… Теперя вон посадили в аптеку какого-то студента, она нынче по военному ведомству числится…
Дальнейшего разговора Люба не слышала, она задремала.
– Простите, барышня, – растормошили её за плечо, – очередь движется. Да и спать на морозе…