Холодным-то ножом, чай, больно? — спрашивает Миша, пристально глядя Ване в глаза.
Это только раз больно, а потом ничего! — отвечает Ваня и покровительственно гладит Мишу по голове.
А помнишь, как повар Михей зарезался! Тоже сначала все хвастался: зарежусь да зарежусь! А как полыснул ножом-то по горлу, да как потекла кровь-то…
Ну, что ж, что повар Михей! Михейка и вышел дурак! Потом небось вылечился, а для чего вылечился? Все одно наказали дурака, а мы уж так полыснем, чтоб не вылечиться!..»
В основании этой истории заключено действительное происшествие в имении помещика Вельяшева, о котором Салтыков узнал в то время, как служил в должности вице-губернатора Рязанской губернии. Подробное описание этого дела содержится среди жандармских отчетов о событиях в России за 1859 год: «В Рязани два крепостных мальчика помещика Вельяшева, братья Афанасьевы, покушаясь зарезаться, нанесли себе раны, от которых один из них умер. Следствием обнаружено, что означенные мальчики вынуждены были к такому поступку жестоким обращением жены ротмистра Кислинской, которая, оставя мужа, проживала с Вельяшевым и, подчинив его своему влиянию, подвергала людей за маловажные упущения частым и строгим наказаниям и угрожал азасечь Афанасьевых. Кроме того, две ее женщины бежали, одна родила мертвого младенца, а одна утопилась. При этом Кислинская, подозревая отца и дядю в знании о побеге впоследствии утопившейся женщины, заставила Вельяшева отдать их в военную службу, где оба они умерли».
Салтыков, как высокопоставленное официальное лицо, потребовал от губернского прокурора провести тщательное расследование дела, особенно указывая при этом на то, что попытка самоубийства детей произошла «от многократно повторявшихся жестоких истязаний как со стороны владелицы их, так и со стороны г. Вельяшева». Однако сам Салтыков был вскоре переведен из Рязани в Тверскую губернию, и решение дела местными властями было немедленно передано на усмотрение дворянства, которое должно было решить — достаточно ли оснований для взятия имения Вельяшева и его сожительницы Кислинской в опеку. Рязанское дворянство оправдало своих собратьев, сославшись на недостаточность улик, подтверждающих их виновность в смерти крепостных людей.
Важно, что с точки зрения действовавших законов Российской империи самоубийство крепостного человека было преступлением, потому что являлось покушением на частную собственность помещика, которому принадлежал крепостной. За это преступление было предусмотрено наказание — те из самоубийц, кому не удалось по каким-либо причинам довести свое намерение до конца, подлежали порке и возвращению в имение господина, причем власть не интересовало то обстоятельство, что намерение покончить с собой явилось в них как раз от жестокостей помещика, даже в тех случаях, когда эти жестокости были официально признаны чрезмерными.