— И все же не станем печалиться, — произнес Ноблекур. — Лаборд, я уверен, что вы были на премьере оперы господина Глюка «Орфей и Эвридика». Что вы можете о ней сказать? Ведь оперное искусство не имеет для вас секретов.
— Скажу, — ответил Лаборд, делая вид, что не замечает звучащей в голосе прокурора иронии, — что эта трагическая опера произвела большое впечатление на публику, и ее успех превзошел успех «Ифигении в Авлиде», представленной в прошлом апреле.
— Полностью с вами согласен, — произнес Ноблекур, наслаждаясь удивлением друзей, уверенных, что почтенный прокурор не выходит в свет. — Да, ваше удивление вполне оправдано! Пока Николя гонял оленей в Компьенском лесу, я приказал запрягать, Пуатвен облачился в новую ливрею, взял кнут — и вперед!
Он исподволь бросил взгляд на Николя.
— Когда я прибыл в оперу, господин Бальбастр[4], медоточиво улыбаясь, помог мне добраться до моего места. Он был предельно любезен… сладок до липкости.
Николя пожал плечами.
— Короче говоря, я присутствовал на спектакле и подтверждаю, что он имел успех. Но какой успех? И у кого? Вы, Лаборд, выносите суждение со знанием дела, и, хотя в этом случае я не разделяю ваш вкус, я уважаю ваше мнение. А кто сидел в зале? Три четверти мест занимали старые любезники и юные кокетки, из тех, что проводят время в модных салонах, вырезая бумажные силуэты. Стоит только появиться новой голове, хоть чуть-чуть возвышающейся над общим уровнем, как эта свора немедленно приходит в ярость и принимается извергать потоки бессмысленных слов, словно хозяин лавки, который кучей вываливает перед вами свой товар. Вместо того чтобы отправиться поклониться святому Грелюшону[5], автор тщится скрыть свое бесплодие, оглушая зрителя и парализуя его мозг какофонией жалких звуков и голосов. Но со мной такое не пройдет. Я лучше пойду слушать заупокойные молитвы в монастырь Кларисс в Лоншане. Для меня господин Глюк как композитор не существует.
Воспользовавшись изумлением, в которое повергла друзей его неожиданная эскапада, он одной рукой подцепил кусок ножки, а другой опрокинул в рот стакан с вином.
— Мой дорогой Ноблекур, — начал Лаборд, — дозвольте мне не согласиться с вами. Со своей стороны, я полагаю, что даже самая тонкая кисть мастера вряд ли смогла бы в точности передать подробности незабываемого представления.
— Ибо, сударь, наконец-то появилось что-то новенькое. Долой итальянские голоса! Долой традиционные приемы жанра и его навязчивый речитатив!
— А что вместо? — возразил Ноблекур. — Фальшивые трели и чириканье? То, что явил нам альт, исполнявший роль Орфея?