Николя повернулся к доктору.
— Сударь, — произнес он, — благодарю вас за помощь и крайне полезные замечания. Уверен, нам непременно понадобятся ваши показания.
— К вашим услугам, господин комиссар, и примите мои уверения в искреннем к вам расположении. Буду чрезвычайно рад, если в какой-нибудь удобный для вас день вы окажете мне честь прийти ко мне отобедать или отужинать. Я живу на улице Сент-Оноре, в доме, что окнами смотрит на монастырь капуцинов. Мы с женой будем рады включить вас в число наших постоянных гостей.
Закутавшись в плащ и поправив треуголку, доктор поклонился обоим сыщикам и вышел. Его правильные черты лица, озаренные излучающими дружелюбие карими глазами, а также изысканный в своей простоте костюм и прическа а-ля Катоган из собственных седеющих волос без малейшего намека на пудру произвели на Николя самое приятное впечатление. Когда доктор вышел, Бурдо, усмехаясь, отвесил ему вслед шутовской поклон.
— Маркиз пожинает комплименты, — бросил он. — Стоит ему заговорить, как все немедленно догадываются о его титуле, хоть он и представляется Ле Флоком. Вот и господин де Жевиглан клюнул! Попался в ваши сети.
Николя не ответил на выпад, от которого его друг не сумел удержаться. Он воспринимал Бурдо целиком, со всеми его недостатками и достоинствами, причем последние значительно преобладали над первыми. Инспектор выказывал ему искреннюю преданность и дважды спас ему жизнь. Когда потребовалось, он ради Николя без колебаний поставил под удар собственную карьеру. Вместе они оказались в немилости и вместе вынырнули из забвения, связанные друг с другом еще теснее. Откуда взялась эта неуемная ревность, эта выстраданная горечь, порождавшие всплески язвительности, которые, судя по всему, Бурдо не умел контролировать? Малейший пустяк мог разбередить его невидимую рану. Вряд ли единственной причиной тому являлась трагическая смерть отца, разорванного кабаном во время королевской охоты. Безжалостная игра в почтение и презрение, разъедавшая общество, основанное на привилегиях, дарованных рождением, не допускала отступлений от правил. Инспектор испытывал ревность уязвленного собственника по отношению к тем, кто подпадал под природное обаяние комиссара. Внимание, которое они расточали Николя, злило инспектора, ибо он претендовал на исключительность своего звания друга. К счастью, Ноблекур, Лаборд и Семакгюс избежали его всепоглощающей ревности. Они не нарушали давних привычек, а их симпатия к инспектору укрепляла его уверенность в себе. Хотя благоразумие и подсказывало не отвечать на подобные выпады, Николя опасался, как бы регулярные вспышки желчности не подтолкнули его друга к необдуманным поступкам, с последствиями которых он не сможет справиться. Возможно, однажды он решится вскрыть нарыв и высказать другу свои опасения. Но час для объяснения еще не пробил.