Откуда такое непочтительное обращение с законами языка? Разве три, пять, десять пушистых зверьков не имеют права называться именно белками?.. Да, язык сохраняет свои законы и в нашем лесу, и дедка Афоня, принеся добрую весть о появлении долгожданной белки, обязательно скажет, что в каждой елке «копошится до пятка огневок». И действительно, одну богатую вершину уродившего дерева могут порой занимать сразу и пять, и даже семь–восемь белок. А если таких вершин очень много, если нельзя, невозможно сосчитать, поштучно учесть количество еловых шишек, нельзя перебрать по шляпкам красноголовые толпы подосиновиков, не появится ли тогда новое качество, определяющее несметные отряды кочующих грызунов, обильный урожай еловых и сосновых семян и светло–розовые поляны волнушек. Так уж повелось — заглядывает к нам порой «много белки», годами выпадает сумасшедший урожай «еловой и сосновой шишки», а по полянам и вырубкам почти в каждую осень можно собрать страшенное количество «гриба».
Белка ушла от нас еще в январе… Стоило лечь по ноябрю первой санной дороге, как она заглянула в светлые сосняки, и вспыхнули тогда на свежем снегу яркие хвостики белки–огневки. Но сосновой шишки оказалось маловато для орды грызунов, и голодные кочевники отправились куда‑то дальше.
Дедка Афоня потряс вслед неблагодарным гостям связкой только что добытых шкурок и обозвал нашего доморощенного лешего самыми последними словами за то, что умудрился он, старый черт, задолжать соседней нечистой силе все стадо непоседливого зверька.
Старый, подслеповатый охотник знал еще от своего деда, как надо клясть «лешаев» за неразумные поступки, но сколько помнил напутствия своих предков, столько и убеждался, что никакая, даже самая святая сила не поможет задержать бездомную тварь, успевшую уничтожить всю шишку в нашем лесу.
С января по густым ельникам осталась только наша белка. Изредка ее короткий следок нет–нет да и встречался около дороги — она больше ходила верхом, стригла елку, собирая смолистые почки, что давало тому же Афоне право верно и часто утверждать, будто зверек, прописанный у нас, не опускается на землю только потому, что боится его, Афониных, собак.
И вправду, с самых крещенских морозов собаки ни разу не подали голоса по белке. Молчали они и летом во время покоса. На покосе собаки забирались от жары в кусты и внимательно поглядывали оттуда, как бы хозяин без них не опорожнил увесистый узелок с обедом, и только изредка, разморенные и ленивые, они поднимались с земли, чтобы так, для порядка поворчать на медведя, что шастал по краю острова.