Митька метался по чулану, и я подумал, что он может упасть в погреб, если наступит на крышку.
— Ты осторожней, — предупредил я его, — тут погреб — можешь провалиться.
Митька остановился и вдруг закричал:
— Погреб?! Так чего же ты молчал? Погреб!
Только теперь я сообразил, что в погребе можно спастись от огня. Митька ползал на четвереньках по чулану, искал крышку и, найдя, быстро открыл ее.
— Лезь! Лезь скорее! — толкал он меня.
Я подошел к люку, остановился.
— Маму…
— Лезь, я сам втащу ее. — Митька подтолкнул меня и вслед за мной спустился по пояс в погреб.
Он стал подтаскивать тело матери, но в этот момент затрещал потолок, сверху посыпались искры. Митька на мгновенье прикрыл люк, а когда хотел открыть его снова, потолок рухнул, упал, придавил сверху. Митька нажал снизу плечом — крышка не поддалась.
— Мама там осталась… — зарыдал я.
Митька не ответил.
6
В погребе было сыро и темно. Пахло плесенью, тухлыми солеными огурцами, капустой. Кирпичные своды надежно предохраняли нас от огня. Сквозь щели в крышке просачивался дымок. Митька наскреб в уголке сырой глины, с трудом замазал щели. Дым перестал вползать — это уже хорошо, хоть дышать будет чем.
Сидели молча. Через крышку глухо доносился треск горящего дерева. Что-то тяжелое упало сверху на погреб — это, наверное, рухнули стены.
Наверху бушевал пожар. Но я ничего не слышал — перед глазами стояла мать. Мама… Как же так можно, что нет мамы, что ее больше никогда не будет! Ведь мама — это все-все…
Отца я совсем не помню и не знаю, как живут с отцами. О своем отце я слышал только рассказы матери. Она говорила о нем много-много раз: сознательный был, «партейный», зарабатывал хорошо — котельщики на станции и сейчас помногу денег получают.
Особенно подробно рассказывала она о последних днях отца, когда его убили кулаки. Как она узнала о несчастье, как его привезли, сколько народу было на похоронах, как люди высказывались на погосте — все это она помнила до мелочей. Рассказывая, мама плакала, я тоже не мог сдержать слез: чувствовал себя самым несчастным. Какой хороший отец был у меня, как бы хорошо мы жили! И мама так не «бедкалась» бы, как она говорит, с нами: и накорми, и обуй, и одень.
— И в люди хочется вывести, — жаловалась она и добавляла: — И слава богу, не хуже людей ходите, а знали б вы, как оно все это достается…
Мы с Лешкой знали, как маме трудно, и старались ей всегда помогать. Лешка с восьмого класса уже зарабатывал: он выучился пускать на узкопленочном аппарате кино и по воскресеньям «крутил» в клубе детские фильмы, получал за сеанс десять рублей и все приносил маме. Помню, как она плакала радостными слезами, получив от Лешки первую десятку: