— Чего ты? — растерялся я.
— Петька, ты знаешь, что это не игрушка, ведь за это будешь там, где Вовка?
— Конечно, знаю, — сказал я. — Что ты мне не доверяешь, будто я и не пионер?
— Доверяю, — сказал Митька. — Не в том дело. Давай поклянемся друг другу, что будем мстить за Вовку, за Егора Ивановича, за отца… может, его немцы убили…
— …и за нашего Лешку…
— И за Лешку. Будем бить фашистов. И никому, ни матери, ни другу, никому-никому не признаваться, даже если будут вешать. Только чтоб мы двое знали — и все. Клянешься?
— Клянусь! — проговорил я дрожащим голосом. — Клянусь, честное пионерское — клянусь!
В глубине ямы тихо. Там, где-то наверху, шуршит бурьяном ветер, а здесь тишина. Мы держимся за руки и слышим прерывистое, взволнованное дыхание друг друга.
— И я клянусь, Петька! — У Митьки заблестели на глазах слезинки, мне странно их видеть, но чувствую, что у меня от волнения тоже выступают слезы.
Но я не стыжусь их, не стыдится их и Митька.
— Клянемся! — говорим мы вместе и молча взбираемся на самую высокую кучу.
Отсюда как на ладони видна вся Андреевка. Вот внизу по балке рассыпались спрятавшиеся в садах домики «деревни». Сквозь оголенные ранними заморозками деревья видны красные и белые черепичные крыши. Длинные извилистые улицы круто взбираются на гору — там больница, клуб, школа. Справа, чуть особняком, стоит большой кирпичный завод. Его сушильные сараи, механический глиномешальный цех теснятся почти над самым обрывом глубокого карьера. Над всеми постройками, как наседка над цыплятами, возвышается белая печь с высокой трубой.
Мать рассказывала: когда-то на этом месте был маленький заводишко, принадлежал он французу, и называли завод «французова труба». Давно уже ничего не осталось ни от француза, ни от его трубы: в революцию француз убежал, а завод за годы Советской власти перестроили, он разросся и занял почти все поле за поселком. Вокруг него выросли жилые дома рабочих, клуб, магазины.
Вдоль железной дороги несколько улиц ведут на первый поселок. Там, вокруг станции, столпились двухэтажные здания. Они тоже построены при Советской власти.
С кучугур хорошо видны новая железнодорожная школа и сад железнодорожной больницы. Слева от станции, за железнодорожной насыпью, раскинулся Андреевский рудник. Отсюда виднеются только терриконы шахт: один большой, другой поменьше.
Мы невольно залюбовались поселком. Издали — будто ничего не случилось, такой же, как был до войны. Но заглохший завод, тишина на станции — все говорило, что жизнь в поселке замерла. Стало грустно, и я сказал: