— Угу, — согласился я, уминая за обе щеки голубя.
Ветер пронизывал насквозь. Потная, разгоряченная спина остывала, и по всему телу прошел озноб. Клонило ко сну.
Возле нас быстро рос сугроб, ноги почти по колено замело снегом.
— Ого, так нас может совсем замести! — сказал Митька, вытаскивая ноги. — Пошли, а то скоро ночь будет… — его голос дрогнул. — Но останавливаться не будем, — решительно предупредил он, будто угадав, что я готов лечь на снег и уснуть. — Будем идти, пока не наткнемся на село. А если сядем — капут. Спина как быстро охолонула. Пошли.
Мы тронулись дальше.
6
Темнота быстро накрыла нас, и идти стало еще тяжелее. Я уже несколько раз падал, Митька помогал мне подняться на ноги, и мы шли дальше.
— Ты только держись! — кричал он мне в ухо, так как ветер заглушал слова. — Не может быть, чтоб мы не наткнулись на село. Уже скоро…
Скоро! Этим словом Митька подбадривает меня уже часа три. За это время я лишился совсем сил. Засыпал на ходу, ноги подкашивались, я падал. Измученный, еле тащивший ноги, Митька терпеливо поднимал меня, подхватывал под руку. Обидно, что в такую трудную минуту я стал обузой, а не помощником товарищу.
Я уже совсем пал духом и просил только об одном:
— Оставь меня, Мить, чего ты будешь из-за меня пропадать…
— Ты что? — сердился Митька. — Пропадать! Кто тебе сказал, что пропадать? Вот уже, кажется, хаты виднеются…
Я знал, что Митька обманывает, но все же это несколько прибавляло сил.
Проходило время, и я снова падал.
— Ложись на салазки, — сказал мне Митька.
— Не… Брось меня, я не могу больше…
— Ложись, говорю тебе, — злился Митька. — Размазня какая-то, с тобой тут еще возись, уговаривай.
Мне было все безразлично, хотелось одного, чтоб он оставил меня в покое. Я сразу уснул бы, и все.
Но Митька не оставлял. Он положил меня на санки и продолжал тащить их.
«Зачем он делает это? — подумал я. — Бросил бы, все равно мне пропадать…» Я почувствовал, что лежу на чем-то твердом, и вспомнил: «Это гранаты… Если бы взорвались сейчас — сам отмучился и Митьку освободил бы…»
И тут я вспомнил маму, Лешку, дядю Андрея, и стало обидно, что я их больше никогда не увижу. Кончится война, а меня не будет. Митька расскажет, как было дело, и тогда все скажут: «Дурак, размазня…» «И вправду размазня, — решил я. — Может, скоро село будет, Митька старается, а я… Нет, и я тоже должен бороться вместе с ним за жизнь… Конечно, за жизнь! Надо встать и идти…»
— Мить! — крикнул я, но он не услышал.
Тогда я попробовал встать самостоятельно и вывалился из санок.
— Ты чего тут дурочку валяешь? — закричал Митька. — Все равно не брошу, понял! А по шее, если хочешь, дам. Вот увидишь, дам! — сердился он.